Тереза
Она осталась в зале суда одна. После суматохи последних десяти минут – Элизабет кричала про кошку, помощники Шеннон вытаскивали ее, судья стучал молоточком и объявлял перерыв на ланч, все ломанулись наружу, стараясь не попасть под ноги репортерам, бегающим и разговаривающим по телефонам, – Терезе была нужна тишина. Молчание. И больше всего, одиночество. Она не хотела выходить из зала и встречаться с женщинами, которые там (она была уверена) бродили от кафе к кафе, собирая сплетни. Конечно, они будут осторожно прикрывать свою болтовню притворной обеспокоенностью, ради внешнего желания, чтобы справедливость в отношении Генри (с ним так долго жестоко обращались!) и Китт (пятеро детей, да она святая!) восторжествовала, хотя на самом деле испытывают ликование и возбуждение, свидетельствуя, как другому больно.
Она совершенно не хотела покидать тишину пустого зала суда. Если бы еще не температура. Когда все собирались внутри, становилось жарко, старые кондиционеры не справлялись с теплом потной толпы, поэтому она выбрала платье с короткими рукавами и не надела колготки. Но в пустой комнате быстро становилось холодно. А может, это холодок, вызванный просмотром видеозаписи с Генри? Может, такое ощущение вызвала мягкая идеальная кожа ребенка, без прыщей, морщин и других потрепанностей жизнью, или то, как он говорил, что «кошка» его ненавидит и поэтому исцарапала, а потом Элизабет впала в истерику и призналась, что не было никакой кошки. А это означало… что? Что она была той кошкой? Терезу передернуло, она потерла плечи руками. Руки были липкими, отчего дрожь усилилась.
Широкий луч солнечного света лился из правого окна. Она пересекла проход к освещенному месту, прямо за столом прокурора, где она сидела раньше. Она села лицом к солнцу, закрыла глаза и подставила лицо теплу. Ослепляющая белизна проникала сквозь закрытые веки, от чего перед глазами плясали и кружились красные точки. Гул кондиционеров стал казаться громче. Словно волны в раковине, белый шум наполнял все, отскакивая от барабанных перепонок, создавая ощущение неземного шепота, напоминая призрачный голос Элизабет. Не было никакой кошки. Не было никакой кошки.
– Тереза? – позвал голос сзади. Янг заглядывала в полуоткрытую дверь, как ребенок, который боится зайти без разрешения.
– А, привет, – сказала Тереза. – Я думала, вас сегодня не будет.
Янг ничего не ответила, только закусила нижнюю губу. Она была одета в нечто, напоминавшее ночную сорочку и штаны, а не обычные брюки с блузкой. Волосы, как всегда, собраны в пучок, но неопрятный, с выпадающими прядями, словно она так спала.
– Янг, с тобой все хорошо? Зайдешь? – Терезе показалось странным приглашать ее. Получилось несколько высокомерно, словно это ее дом, но надо было хоть что-то сделать, чтобы развеять неловкость Янг.
Янг кивнула и прошла по проходу, но робко, словно нарушала какое-то правило. Под флюоресцентными лампами ее кожа казалась сальной. Резинка не держалась на талии, так что ей приходилось каждые несколько шагов подтягивать штаны. Подойдя ближе, Янг посмотрела налево, потом опять на нее, и Тереза догадалась – Янг не понимает, отчего она пересела. Ну конечно. Все, кто увидят ее сейчас, подумают, что она специально вернулась на сторону прокурора. Черт. Так и начинаются слухи. Неудивительно, если где-нибудь в сети уже вывешена статья с громким заголовком: «Подружка матери-убийцы переходит на другую сторону. Опять!»
Тереза показала на окно.
– Я пересела, потому что замерзла. Здесь солнце греет, – ей не понравилось, что слова звучали как оправдание. А еще хуже, что именно так она себя и ощущала.
Янг кивнула и села, на лице читалось разочарование. На ногах у нее были старые мокасины с подвернутыми задниками, как тапочки, словно она слишком торопилась и не успела нормально обуться. Губы потрескались, в уголках глаз корочка.
– Янг, все хорошо? Где Пак? Где Мэри?
Янг мигнула и закусила губу.
– Они приболели. Что-то с животом.
– Ой, какая жалость. Надеюсь, они скоро поправятся.
Янг кивнула.
– Я поздно приехала. Я видела, как Элизабет кричала. Там – она махнула рукой за дверь, – говорят, это значит, что Элизабет созналась. Это она исцарапала Генри.
Тереза сглотнула, кивнула и произнесла свое лаконичное «Да».
Янг выглядела так, будто ей стало легче.
– Ты думаешь, она виновата?
– Что? Нет. Поцарапать и убить – это совершенно разные вещи. Я хочу сказать, поцарапать можно случайно, – уже произнося эти слова, она осознала, что будь это случайностью, Элизабет не забилась бы в истерике. Теперь она могла себе представить, как Эйб будет говорить присяжным, указывая на Элизабет: – Эта женщина, эта жестокая женщина, причинявшая боль своему сыну, эта неуравновешенная женщина на грани нервного срыва – мы все этому свидетели – в тяжелый для нее день, после того, как полиция заявилась, обвиняя ее в жестоком обращении с ребенком, после крупной ссоры с подругой… Можно ли рассчитывать, что такая женщина, в такой день, просто огрызнется?
– А если она жестоко обращалась с сыном, но пожар устроила не она, как думаешь, она заслуживает наказания? Не смертной казни, а тюрьмы? – спросила Янг.
– Не знаю, – со вздохом ответила Тереза. – Она потеряла своего единственного ребенка жутчайшим образом. Весь мир винит ее. Она потеряла всех друзей. У нее в жизни ничего не осталось. А если все это случилось не потому, что она развела огонь? Я бы сказала, тогда она уже достаточно наказана.
Янг покраснела и быстро заморгала, сдерживая слезы, которые несмотря на все ее усилия, наворачивались на глаза.
– Но ведь она желала Генри смерти. Я видела его запись. Какая нормальная мать будет говорить ребенку, что хочет, чтобы тот умер?
Тереза прикрыла глаза. Этот момент в записи Генри больше всего ее тревожил, и она изо всех пыталась о нем не думать.
– Я не знаю, почему Генри так сказал, но я не верю, что она могла сказать ему что-то подобное.
– Пак утверждает, что она и тебе такое говорила, – что она хочет смерти Генри, видит это в своих мечтах.
– Пак? Как… – не закончив вопроса, она вспомнила слова, которые старательно отталкивала: «Иногда я хочу, чтобы Генри умер. Представляю себе, как это будет». Произнесенные шепотом в сумрачной комнате, где никого рядом не было, кроме… – Боже, неужели Генри нас услышал и рассказал Паку? Но как? Он же был на другом конце, смотрел видео.
– Значит, это правда. Элизабет говорила, что желает Генри смерти, – это было утверждение, а не вопрос.
– Все было не так. Она не это имела в виду, – сложно было объяснить, не рассказывая все, что произошло в тот день с Мэри. Но как она может рассказать такое, еще и Янг? – Господи, а Эйб знает?
Янг до белизны сжала губы, словно стараясь удержать рот закрытым, а потом резко сказала:
– Да. И он собирается спрашивать об этом тебя. В суде.
