Перспектива объяснять, заставлять всех понять контекст – возможно ли это?
– Это было… не так, как кажется. Она не это имела в виду, – сказала Тереза. – Она лишь пыталась мне помочь.
– Каким образом пожелание смерти сыну могло тебе помочь?
Тереза молча покачала головой. Янг подошла ближе.
– Тереза, расскажи мне. Я хочу понять, что все это значит. Мне это необходимо.
Тереза посмотрела на нее, женщину, которой она менее всего хотела рассказывать тут историю. Но если она права, и Эйб заставит ее рассказать все на заседании, то через час все станет известно каждому, у кого есть компьютер.
Тереза кивнула. Янг все равно все узнает, она заслужила услышать все прямо от нее. Тереза только понадеялась, что Янг не возненавидит ее после этого.
В тот день все шло наперекосяк. Они выехали из дома на вечерний сеанс как обычно, но, как иногда случается в августе, дороги были почти пустые и они приехали на сорок пять минут раньше. Ей надо было в туалет, но она не захотела проситься к Ю. Они бы не отказали, наоборот, они приветствовали такое, но ее всегда смущало, как Янг извинялась за расставленные повсюду коробки, повторяя, что это «временно» и они «скоро переезжают».
Она проехала чуть дальше и припарковалась на укромной площадке. Пришлось воспользоваться контейнером для сбора суточной мочи, припасенным для таких случаев. Это не слишком приятно, но единственная альтернатива – заехать на заправку, вытащить кресло Розы из машины, найти кого-нибудь, кто за ней присмотрит (в уборную ее кресло не завезти), а это неизбежно повлечет за собой вопросы о ее состоянии, и есть ли надежда, и какая она мужественная и все в таком роде, а потом кресло Розы надо закатить обратно в машину и пристегнуть. Все вместе это займет минут пятнадцать. Пятнадцать минут на то, что должно занимать не больше двух! Она понимала, что нечего ныть: в ее жизни много гораздо более важных вещей. И тем не менее эти повседневные унижения, копилка потерянных минут, все это воздействовало на нее ощутимо сильно, заставляя думать, что «нормальные» родители даже не представляют, как им повезло. Конечно, мамы младенцев проходят через подобное, но пока это временно, можно вынести что угодно; а попробуйте делать что-то день за днем, зная, что это продлится до самой смерти, что и в восемьдесят лет будешь писать на корточках в банку прямо в машине, возя свою пятидесятилетнюю дочь-инвалида бог знает на какие еще процедуры и беспокоясь только о том, кто станет это делать, когда тебя не станет.
В итоге она вышла пописать на улицу. Роза спала, а она не могла дотянуться до банки, не подвинув кресло, поэтому вышла и спряталась в кустах за сараем. Она как раз стягивала штаны, когда услышала звонок телефона изнутри сарая.
– Да, подожди секунду, – произнес девчачий голос, приглушенный стеной. Кажется, это дочь Ю, Мэри. Тереза замерла. Писать она точно не может. Шум – кто-то двигал коробки? – донесся из сарая. Потом тот же голос, – Я здесь. Извини.
– Просто ставила коробки на место. Ну знаешь, моя заначка, – прозвучало после паузы. Смешок. Снова пауза.
– Господи, да они с ума сойдут, если узнают. Только они ничего не узнают. Все в мешочке, в коробке, под другими коробками.
Снова смешок. Пауза.
– Да, шнапс – это отлично. Только слушай, можно я на следующей неделе заплачу?
Пауза.
– Я достала, но папа выяснил и сошел с катушек. Видимо, я положила не туда. Слушай, ну откуда мне было знать, что он досконально знает порядок карточек в кошельке?
Фырканье. Пауза.
– Нет, я найду карточку мамы и сниму деньги с нее, чтобы заплатить тебе. Обещаю, на следующей неделе.
Пауза.
– Ладно, пока. Постой. Можно тебя попросить об одолжении?
Смех.
– Да, еще об одном, – пауза. – Кое-кто должен мне кое-что прислать, и я не хочу, чтобы родители это увидели. Можно я дам им твой адрес, а ты можешь передать в школе?
Пауза.
– Да нет, просто списки квартир. Хочу сделать сюрприз родителям, – пауза. – Спасибо огромное. Это очень здорово с твоей стороны. И еще, у тебя уже есть планы на среду? У меня день рождения… – пауза. – Да, хорошо. Конечно, понимаю. Точно. Передавай привет Дэвиду.
Щелкнула крышка телефона-раскладушки, потом Мэри принялась передразнивать собеседника преувеличенно-стонущим напевом:
– О Боже, это все Дэвид. Я уже говорила, как обожаю Дэвида? Нет, я не могу прийти на день рождения, вдруг Дэвид будет звонить.
А потом обычным голосом: «Сука». Дальше вздох и тишина.
Тереза медленно попятилась к машине. Тихо закрыла дверь и проехала несколько минут, прежде чем остановиться. Она посмотрела на все еще спавшую Розу, голова которой свисала на одну сторону, как у тряпичной куклы. Она дышала ровно и глубоко, с легким скрипом на каждом выдохе: легче храпа, мелодичнее присвиста. Невинная. Сладко красивая, как младенец.
Роза и Мэри – ровесницы. Если бы тот вирус не повредил мозг Розы, делала бы она все то же самое: пила, вступала бы в сговоры с друзьями-врагами, крала у нее деньги. Все то, относительно чего каждая мать молится, чтобы это обошло ее ребенка стороной. Но нет, Роза никогда не станет так делать, молитвы были услышаны, гарантия пожизненная. Так почему она не может перестать плакать?
Всегда так – самое неожиданное, самое невероятное в чужих жизнях сильнее всего ее трогало. Идеальные портреты на открытках с каникул, хвастливые коллажи (сын с кубком в футбольной форме, дочка с медалью и скрипкой, родители с широкими улыбками излучают непомерное счастье), хвастливые письма (Это просто подборка самых восхитительных достижений моих восхитительных детей!) она сразу отбрасывала, как фальшивку.
Гораздо больше внимания она обращала на обычные вещи, даже неприятные, которые никто не празднует, зато они точно отображают жизнь с подрастающими детьми – закатывание глаз, хлопанье дверью, возгласы «Ты мне всю жизнь разрушила!» Эти вещи наводили ее на горестные мысли, что она этого лишилась. Она не ожидала, что так будет; когда у Карлоса начались подростковые скачки настроения, она даже подумала: «Слава Богу, Роза не такая». Это как многократные ночные кормления с новорожденным: да, ужасно, да, молишься, чтобы все закончилось, но не взаправду. Потому что это признак нормальности, а, как бы плохо все ни было, нормальность – прекрасна для тех, кто ее лишен. И теперь тот факт, что она никогда не уличит Розу в краже двадцатки из ее кошелька, распивании ликера тайком, обзывании кого-либо «сукой» за спиной, грыз ее изнутри, посылая содрогания по всему телу. Она мечтала обо всем этом. Ей ненавистно было думать, что у Ю это есть, и ей хотелось уехать и никогда больше их не видеть.
Но, конечно, она этого не сделала. Она вернулась на сеанс ГБО, улыбалась Янг и Паку, зашла в камеру. Китт не приехала (ТиДжей заболел), Мэтт тоже (судя по всему, застрял в пробке, хотя это очень странно, учитывая, как она сама сюда доехала), так что оставались только она и Элизабет. Как только люк закрылся, Элизабет спросила:
