– Все хорошо? Что-то случилось?
– Конечно. То есть, все в порядке. Я просто устала, – ответила Тереза, растянув губы, надеясь, что уголки загнутся вверх. Трудно вспомнить, какие именно движения мускулов создают естественную улыбку, когда из последних сил сдерживаешь слезы, сглатываешь, моргаешь и все думаешь: «Пожалуйста, подумай о чем угодно еще, только не о том, что у тебя такая поганая жизнь и так будет до конца твоих дней».
– Ладно, – сказала Элизабет. – Ладно.
То, как она дважды произнесла «Ладно», стараясь не звучать обиженной, как девочка, которой сказали, что места за столом заняты, вызвало Терезу на откровенность. А может, дело в самой камере? Пустая темнота, где только поблескивает свет от плеера и доносится убаюкивающий голос повествователя – как в исповедальне. Тереза перестала сглатывать и моргать, отсела подальше от детей и принялась рассказывать.
Она рассказала Элизабет про свой день, про идущие впритык занятия, про то, как Роза уснула, про баночку для мочи. Она рассказала, как двенадцать лет назад пожелала спокойной ночи совершенно здоровой пятилетней девочке, уехала в командировку на два дня, а по возвращении обнаружила ее в коме. Рассказала, как винила в этом своего (уже бывшего) мужа, что он потащил Розу в торговый центр, не вымыл ей руки, накормил непрожаренной курицей и все в том же духе. Она рассказала, как врачи говорили ей, что Роза может умереть, а если и выживет, то мозг будет поврежден серьезно и навсегда.
Смерть на одной чаше весов, церебральный паралич и умственная отсталость на другой. «Только не умирай, только не умирай, пожалуйста, остальное навечно», – молилась она. Но в крошечные доли мгновений она задумывалась о пожизненных нарушениях. Ее малышка исчезла, осталась только физическая оболочка, напоминающая о ее отсутствии. Теперь надо нянчить ее всю жазнь, нормальная жизнь разломалась, как веточка. Ни работы, ни друзей, ни пенсии.
– Не то чтобы я желала ей смерти. Конечно же нет. Но от одной мысли об этом, не могу даже… – Тереза зажмурилась, чтобы отогнать жуткую мысль. – Я молилась, чтобы она выжила, и это произошло. Я была безумно благодарна – да и до сих пор испытываю признательность. Но…
– Но ты сомневаешься, о том ли ты молила? – спросила Элизабет.
Тереза кивнула. Смерть Розы убила бы ее, разрушила бы всю ее жизнь. Но она испытала бы роскошь увидеть конец, опустить гроб в землю и попрощаться в последний раз. И скорее всего, со временем она бы поднялась, восстановила бы жизнь. А так она осталась на ногах, но в мучительном состоянии падения, где жизнь по кусочкам отрезается, день за днем, частичка за частичкой. Что лучше?
– Ну какая мать может так думать? – произнесла Тереза.
– Тереза, милая, ты прекрасная мама. Просто у тебя дурной день.
– Нет, я дурной человек. Наверное, детям было бы лучше с Томасом.
– Прекрати эту ерунду, – сказала Элизабет. – Слушай, тебе тяжело. Тяжело быть матерью таких детей, как наши. Знаю, Китт вечно твердит, что мне-то легко, но я так не чувствую, понимаешь? Я все время беспокоюсь, повсюду его вожу, пробую то одно, то другое, и еще эти сеансы дважды в день… – она покачала головой и выдавила смешок. – Боже, как я все это ненавижу. Я вымотана. А уж если я так себя чувствую, представить не могу, каково тебе, ведь у тебя гораздо больше задач, приходится справляться с гораздо большей нагрузкой. Я восхищаюсь тобой и Китт тоже. Ты чудесная мать, такая терпеливая, нежная с Розой, ты пожертвовала ради нее собственной жизнью. Поэтому тебя все называют матерью Терезой.
– Ну вот, теперь ты все знаешь, и это всего лишь один день, – Тереза моргнула и почувствовала, как горячие слезы потекли по щекам, испытала знакомый стыд. Мать Тереза – это же просто шутка. – Господи, ну что со мной не так? Поверить не могу, что я все это тебе рассказала. Извини, я…
– Что? Нет. Я очень рада, что ты высказалась, – Элизабет коснулась ее руки. – Я бы хотела, чтобы больше мам не боялись так высказаться. Нам надо делиться и дурными вещами, тем, чего мы стыдимся.
Тереза помотала головой.
– Представить не могу, что сказали бы члены группы поддержки для родителей детей с ДЦП, если бы все это услышали. Наверное, вышвырнули бы меня. Другим подобное и в голову не приходит.
– Шутишь? Иди сюда, – позвала Элизабет, посмотрела на нее, пробралась между люком и телефоном внутренней связи, подальше от детей, и спросила приглушенным голосом: – Помнишь, что Китт говорила про ТиДжея и высокую температуру?
Тереза кивнула. Китт рассказывала о таком явлении, что от высокой температуры некоторые аутистичные симптомы ослабляются, ТиДжей перестает биться головой и даже говорит односложные слова, когда заболевает. Китт делилась, как у нее разрывается сердце, когда температура спадает и поведение возвращается («Волшебно и жутко, на день подглядеть, каким он мог бы быть»).
Элизабет продолжила:
– С Генри все наоборот. Когда он заболевает, он совершенно выпадает из реальности. В последний раз он не мог выговорить ни слова и даже принялся раскачиваться, чего с ним уже год не случалось. Я так боялась, что это навсегда. Я запаниковала и наорала на него, наверное, надеясь вывести его из такого состояния. Я даже… Впрочем, неважно, но был момент, когда я думала, зачем он мне вообще? Если бы он не родился, жизнь была бы намного лучше. Я бы уже стала партнером, и Виктор был бы со мной, мы бы до сих пор были женаты, ездили в отпуск по всему миру. Я перестала изучать случаи регресса и начала мечтать об островах Фиджи.
– Это все чепуха, – сказала Тереза. – Это как мечтать об актере.
Тереза помотала головой.
– С тех пор я все время чувствую раздражение, иногда даже представляю себе, что его нет. Однажды представляла себе, будто он умер. Как-нибудь безболезненно, может, во сне. Каково это будет? Неужели правда так ужасно?
– Мам, – позвал Генри. – Фильм закончился. Можешь поставить другой диск?
– Конечно, солнышко, – она позвонила Паку, попросила поставить следующий диск, и подождала, пока он начнется, а потом прошептала Терезе: – Я лишь хочу сказать, всем нам бывает тяжело. Но это только моменты, они проходят. В конечном счете ты просто любишь Розу, я люблю Генри, мы обе пожертвовали всем и готовы ради них на все. И если крошечную частичку нас иногда посещают подобные мысли, которые мы сразу же гоним прочь, неужели это так уж плохо? Все мы люди.
Тереза посмотрела на Элизабет, ее добрая улыбка заставила Терезу задуматься, уж не выдумала ли она все, просто чтобы Терезе стало легче и не так одиноко. Она подумала, как иначе могла бы сложиться жизнь, если бы тело Розы давно было бы источено личинками и превратилось в горстку костей в шести футах под землей. Она перевела взгляд на Генри и Розу, сидевших вместе в кислородных шлемах, напоминавших аквариумы, на лицах отблески от экрана. Она подумала о том, что Роза никогда не станет похожей на Мэри, которая сейчас, наверное, уже пьет, перемывает косточки подруге с Дэвидом, и бог знает что еще. Может, и к лучшему, что Роза сидит здесь, булькает и смеется звукам динозавров.
