На дорогу выскочила белка, она легко уклонилась. Она привыкла к зверушкам здесь, видела по меньшей мере по одной в день прошлым летом. Собственно, именно тут, прямо за поворотом олень заставил ее принять решение бросить ГБО за несколько часов до взрыва. Она ехала домой после утреннего сеанса, вся поглощенная мыслями о демонстрантах, их угрозах, ее ссоре с Китт, отчего слишком поздно заметила оленя, и ей пришлось затормозить о камни на обочине, что повредило балансировку колес. Машину стало шатать на дороге. Приехав с Генри в лагерь, она задумалась, когда же у нее будет время загнать машину на сервис, особенно учитывая тот факт, что она два часа изучала пожары в камерах ГБО на листовке демонстрантов, прежде чем сделала вывод, что правила Пака (только хлопковая одежда, никакой бумаги, никаких металлических предметов) необходимы, чтобы предотвратить аналогичные происшествия. Она посмотрела на расписание на тот день, висевшее на стене:
7:30 – Выехать на ГБО (Г завтракает в машине)
9–10:15 – ГБО
11–15 – Лагерь (купить продукты, приготовить Г обед)
15:15–16:15 Речь
16:30–17 Упражнения по удержанию взгляда
17–17:30 – Д/з по определению эмоций
17:30 – Выехать на ГБО (Г обедает в машине)
18:45–20:15 ГБО
21–21:45 – Дома, сауна, душ
Выискивая пробел в расписании, она впервые подумала, как такой график должен выматывать Генри еще сильнее, чем ее саму. Она не могла вспомнить, когда он в последний раз ел за столом, а не в машине по дороге на одну или другую процедуру. Все, от занятий по развитию речи и ортопеда до интерактивного метронома и нейронной обратной связи, каждый час без сна был расписан, занят отработкой речи, письма, зрительного контакта – всего того, что тяжело ему давалось. И Генри никогда не жаловался. Просто делал, что говорят, прогрессируя день за днем. А она не замечала, как это само по себе потрясающе для ребенка, она думала только о жалости к себе и злобе на него за то, что он не был таким ребенком, о каком она мечтала: общительным малышом, любящим обниматься, с хорошими отметками и кучей друзей, то и дело зовущих его поиграть. Она обвиняла Генри за аутизм и за ее слезы, расследования и постоянные разъезды, вызванные им.
Она снова посмотрела расписание и представила себе, что в нем ничего нет, кроме лагеря с 9:30 до 15:30. День без спешки, без опозданий, без криков, чтобы Генри, ради всего святого, перестал считать ворон и пошевелился. День, когда она сможет целый час ничего не делать, просто отдохнуть – вздремнуть, например, или посмотреть телевизор. И, что важнее, Генри сможет поиграть или покататься на велосипеде. Разве не это ему нужно, как неустанно твердили демонстранты и Китт? Она написала в блокноте: «Больше никакого ГБО!», и подчеркнула с такой силой, что ручка прорвала бумагу. Обводя слова в кружочек, она почувствовала вдохновение в каждом органе, зависла в состоянии невесомости, и поняла: ей пора остановиться. Остановить терапии, лечения, всю беготню. Остановить ненависть, обвинения, боль.
Остаток дня она провела в лености. Она позвонила речевому терапевту и отменила занятие (даже успела за два часа до назначенного времени и избежала штрафа). Она забрала Генри из лагеря в обычное время вместе с остальными детьми, наверное, в третий раз за все время. Они поехали прямиком домой и вместо того, чтобы заниматься развитием зрения и социальных навыков, она разрешила ему плюхнуться на диван с миской органического мороженого на кокосовом молоке и смотреть что угодно (в пределах разумного: только каналы Дискавери и Нейшнл Джеографик), а сама изучала правила по отмене других посещаемых им занятий – как же их было много! – и отправляла одно письмо за другим с требуемым сообщением.
Единственная сложность оставалась с «Субмариной Чудес». Она оплатила сразу сорок сеансов, чтобы получить скидку, а в «Правилах и условиях соглашения» не было ни слова о возврате средств. Более того, в случае отмены в день сеанса списывалась полная сумма. Сотня долларов, выброшенная на ветер. Это ее взбесило (был у нее пунктик по поводу бесполезной траты денег). Это не заставило ее передумать, но терзало ее, сдувая радость по поводу того, как она все прекращает. И это привело к Ошибке #1, первой в череде решений и действий, в конечном счете приведщих к гибели Генри: она позвонила Паку (вместо того, чтобы написать письмо), чтобы попробовать договориться о расторжении договора хотя бы с частичном возвратом. Как ни странно, по телефону в ангаре никто не ответил, даже обычный автоответчик. Она повесила трубку и как раз собиралась набрать Паку на мобильный, но тут зазвонил ее собственный телефон.
Посмотри она на номер, она бы не ответила. Но она этого не сделала (Ошибка #2). Она предположила, что это Пак перезванивает, и ответила: «Привет, Пак, как хорошо, что ты перезвонил. Я…» Тут ее перебила Китт: «Элизабет, это я. Послушай…» На этот раз перебила она: «Китт, я сейчас не могу разговаривать». Элизабет собиралась уже повесить трубку, но Китт сказала: «Подожди, пожалуйста. Знаю, ты злишься, но это была не я. Я не звонила в Службу защиты детей. Понимаю, ты мне не веришь, поэтому я весь день провела в интернете и звонила всем подряд. Я знаю, кто это сделал».
Элизабет подумала было сделать вид, что не услышала, и повесить трубку. Но любопытство взяло верх и она – Ошибка #3 – продолжила слушать о том, как Китт прошерстила все форумы по аутизму и сумела найти, кому так не нравилась растущая воинственность их группы. А также о том, как она сумела зарегистрироваться на форуме демонстрантов и обнаружить там сокровища в виде угроз Гордой Мамы Аутиста, ее жалоб на опасное «так называемое лечение» Элизабет, плана демонстраций у «Субмарины Чудес» и, наконец хвастовства, как она позвонила в Службу защиты детей на прошлой неделе.
Элизабет молча все это выслушала, потом сухо поблагодарила Китт, повесила трубку и вернулась к особому блюду, которое она готовила на ужин, любимому блюду Генри: пицце с фальшивым «сыром» (тертой цветной капустой) на домашнем тесте из кокосовой муки. Но когда она уже укладывала кусочек на красивую фарфоровую тарелку, которые она достала для их домашнего ужина, ее руки дрожали от злости и ненависти. Она знала, что та женщина ненавидит ее. Конечно, это было не слишком приятно, но то, что вся группа сговорилась за ее спиной и планировала унизить ее, буквально жгло. Унижало. Она представила себе, как женщина с серебристыми волосами, сплевывая яд, рассказывает о ее «жестоком обращении» Службе защиты детей, не думая о том, как это разрушит ее жизнь или жизнь Генри, лишь ликуя, что остановит Элизабет любой ценой. И что она подумает, если Элизабет не приедет сегодня вечером? Достанет шампанское? Откупорит бутылку и выпьет за успех кампании по уничтожению злостного истязателя детей?
Нет. Сегодня она обязана поехать. Она не может позволить этой ненавистной, надменной, так называемой Гордой Маме Аутиста, подумать, что она победила. Элизабет не может позволить этой странной женщине испытать удовлетворение от того, что нападки пристыдили ее и она спряталась. Более того, звонок Китт проткнул ее пузырь веры в лучшее, она стряхнула леность и поняла: отменять все направо и налево по сиюминутной прихоти, не посоветовавшись с учителями Генри – это безрассудно, безответственно и просто напросто самоуверенно. А отменять ГБО сегодня вечером, без надежды вернуть деньги – какой в этом смысл? От ГБО вреда не будет. Она уже заплатила эту сотню долларов, почему не съездить на еще один сеанс? Завершить день, еще одна поездка, осознание, что это последняя, может обострить предвкушение и привнести ощущение завершенности. Она даже может не присутствовать на сеансе, попросить других приглядеть. Китт так уже делала, когда ей было плохо. А сегодня и она могла бы так сделать и пойти, например, к ручью, обдумать все в полном покое и убедиться, что приняла правильное решение. И что лучше всего, она предстанет перед этой женщиной с серебристыми волосами. Сообщит, что узнала все о ее планах, о ее звонке в Службу защиты детей. Скажет ей остановиться, а то иначе уже на нее будет отправлена жалоба с обвинением в травле.
