Элизабет зажмурилась и потрясла головой. Надо покончить со всей этой ерундой и действовать уже, черт побери. Правда в том, что она – трусиха. Ее сковывала нерешительность, она не доверяла собственным инстинктам и прятала свою трусость под маской осторожности. Поэтому Генри и погиб: она знала, что надо прекратить сеансы ГБО, но боялась и выжидала, словно чтобы убедиться, что ничего не забыла, составить этот дурацкий список за и против, предусмотреть все варианты. Она причиняла боль собственному сыну, жестоко с ним обращалась, заставила его поверить, что она его ненавидит, запихнула в комнату, где он сгорел, в то время как сама пила вино и ела леденцы один за другим. Пора было действовать, она знала, что должна сделать, знала это весь год, безо всяких за и против, без анализа, без раздумий.
Элизабет ухватилась за руль и тронулась. В пальцах чувствовалась пульсация, она с напряжением крутила руль, чтобы не врезаться в ограждение и деревья вдоль дороги. Показался ярко желтый знак «Осторожно», значит, нужное место прямо впереди. Когда она ехала там впервые, ей было очень странно поворачивать. У нее сложилось ощущение, что ей хочется оказаться на краю скалы, немного постоять, полюбоваться, подумать и прыгнуть. Она видела изгиб, внезапное прояснение среди деревьев, где покореженное ограждение наклонялось, словно трамплин в пустоту, и ей подумалось, как легко было бы просто поехать вперед и улететь в небо.
Она замедлилась, чтобы вписаться в поворот, и увидела его прямо перед собой. Она опасалась, что уже все починили, но нет. Вмятина в ограждении. Серый металл лежал плоско, как парковочная площадка. Яркий свет солнца бил точно туда, как прожектор, привлекая и маня ее. Она нажала кнопку, чтобы отстегнуть ремень, почувствовала стук сердца в запястьях, под коленками, в висках. Она вдавила газ в пол. И тут она это увидела. Прямо за поворотом круглое пушистое облако с черной точкой посередине, точно как то, которое она показала Генри прошлым летом, а он рассмеялся и сказал: «Похоже на мой рот без одного зуба!» Она тогда удивленно засмеялась в ответ – оно действительно походило на его рот – подняла его высоко-высоко, крепко обняла и поцеловала в ямочку на щеке.
Перед облаком жара и солнце создавали переливы воздуха. Как невидимая занавеска в небе: звала, манила лететь, гореть. Она склонилась вперед, шины глухо простучали по ограждению, она успела на мгновение увидеть яркую, прекрасную долину внизу, мерцающую в солнечном свете.
Пак
Он ненавидел ждать. Неважно, чего ждать, пока вскипит чайник или когда начнется встреча, ожидание означало зависимость, показывало, что не все находится под его контролем. И редко это было настолько же верно, как сегодня, когда он застрял дома без машины, без телефона, не зная, где Янг. Когда они с Мэри все сожгли, делать стало нечего, поэтому они просто сидели в ожидании и пили ячменный чай. Точнее, он пил. Мэри налила и себе тоже, но не притронулась. Она таращилась в чашку, как на экран телевизора, иногда дула, гоняя рябь по янтарной жидкости. Он хотел даже сказать, что чай не горячий, уже час как остыл, но промолчал. Он понимал, что ей надо как-то разрядить гнетущую атмосферу ожидания, простого ожидания, и он сам бы сейчас с удовольствием ходил по комнате. Это одно из многих последствий паралича: катание в кресле взад-вперед не удовлетворяет болезненную потребность в движении, которую испытываешь в удушающие моменты вроде этого.
Когда в половине третьего Янг наконец вошла, на него нахлынула волна облегчения. Что она вернулась, что она одна, без полиции. (Он говорил Мэри, что бояться нечего, что Янг никогда их не выдаст, но, увидев тогда Янг, он понял, что вовсе не был так в этом уверен.)
– Ю-бо, где ты была? – спросил Пак.
Она не ответила, даже не взглянула на него, просто села с холодной решимостью, от которой у него в груди защекотала паника.
– Ю-Бо, мы волновались. Ты кого-нибудь встретила? С кем-то говорила? – сказал он.
Тогда она на него посмотрела. Будь у нее вид обиженный или испуганный, он бы с этим смирился. Закричи она, яростно и надрывно, он был к этому готов. Но эта женщина с пустым, как у манекена, лицом – со строгим выражением, неподвижным ртом, – эта не та женщина, что была ему женой двадцать лет. Его испугало ее лицо. Оно было столь ему знакомо, но сейчас он его не узнавал.
– Расскажи мне все, – сказала она. Ее голос был под стать лицу, ровным, без перелива эмоций. Теперь, когда интонации исчезли, он понял, как они были важны.
Он сглотнул и придал голосу спокойствие.
– Ты и так уже все знаешь. Ты же подслушала, как я рассказывал все Мэри, перед тем как сбежала. Куда ты поехала?
Янг не ответила, казалось, даже не услышала вопроса. Она уставилась на него, так что ему стало жарко, словно лазерный луч врезался ему в глаза и мозг.
– Посмотри мне в глаза и расскажи все. На этот раз правду.
Он надеялся, что она расскажет первой, что выплеснет гнев, выскажет, что именно она слышала, чтобы он мог подстроить свой рассказ. Но сомнений нет. Говорить она не собирается. Он кивнул и положил руки на стол: туда же, куда всего лишь прошлым вечером она бросила пакет из сарая, а он вынужден был на ходу придумывать правдоподобное объяснение. После сегодняшнего утра она наверняка поняла, что все это было ложью. С этого и надо начать.
– Вчера вечером я солгал, – сказал он. – Списки квартир в Сеуле были не для брата. Это для нас, чтобы переехать после пожара. Извини, что солгал. Я хотел защитить тебя.
Он ожидал, что она смягчится, увидев его раскаяние и беззащитность. Но ее глаза, наоборот, стали жестче, зрачки сузились до размера черной булавочной головки, отчего он почувствовал себя преступником. Он напомнил себе, что это его цель, чтобы она поверила, будто он – злодей, и продолжил рассказ из смеси правды и лжи, как и решил. Он рассказал, как позвонил риэлтору и выяснил, что переезд домой им не по карману. Он рассказал, как решился устроить поджог, чтобы получить деньги, и позвонил (с чужого телефона на случай, если будет расследование) в страховую, чтобы убедиться, что страховка покрывает поджог.
О демонстрантах рассказывать было проще – правду говорить всегда проще. И он постарался спокойно поведать о ходе того дня: как его раздражало бездействие полиции, как он пустил в ход план по созданию короткого замыкания при помощи шариков. Как он испытал временное облегчение, когда план сработал, но та женщина позвонила и угрожала вернуться и доставить еще неприятностей. Как он решил положить сигарету точно там, где она лежала в истории из листовок, чтобы обвинить их, доставить серьезные неприятности, и чтобы они держались подальше.
Он несколько раз пытался поймать взгляд Мэри и предупредить, чтобы она не возражала, но та все еще не отрывалась от полной чашки чая. Когда он договорил, повисло долгое молчание, потом Янг спросила:
– Ты ничего не утаил? Теперь это вся правда?
Лицо у нее было предельно строгое, но в голосе отчетливо слышались мольба и, сожаление, обернутое в отчаянную надежду. Он и хотел бы ответить, что конечно, нет, она же его знает, он не тот человек, который станет подвергать чужие жизни опасности ради денег. Но не стал этого делать. Есть вещи поважнее честности, даже в отношениях с женой.
