– Да, это вся правда, – сказал он, убеждая себя, что это ради ее же блага. Если она узнает все, что произошло на самом деле, ее это уничтожит. Он должен ее защитить. Это его задача, его высший долг, как главы семьи: защищать свою семью во что бы то ни стало. Даже если ради этого любимая женщина должна будет считать его бесчувственным преступником. К тому же, он несет ответственность. Он создал план, чтобы подставить демонстрантов и обвинить их в поджоге. В тот день, зажигая сигарету, следя за дымком, поднимавшимся от красного кончика, он нервничал, его сердце бешено колотилось, когда он представлял себе, что чистый кислород течет всего в нескольких сантиметрах, но все равно продолжал, уверенный, что все продумал и ничто не может пойти не так. Гордыня. Худший из грехов.
Янг моргнула, быстро, словно сдерживая слезы, и спросила:
– Получается, это все ты? Ты все сделал, без чьей-либо помощи, никто больше не принимал участия?
Он заставил себя смотреть только на Янг.
– Да. Больше никто не знал. Я понимал, что это опасно, и не хотел больше никого привлекать. Я все сделал в одиночку.
– Это ты взял телефон Мэтта и позвонил в страховую?
– Да, – ответил он.
– Ты звонил риэлтору по поводу жилья в Сеуле?
– Да.
– Ты спрятал бумаги в сарае?
Он кивнул.
– Ты купил сигареты и спрятал их в жестянке?
Пак кивнул, кивал на все вопросы, сыпавшиеся градом, все быстрее, ощущая себя фигуркой с качающейся головой. Он занервничал: она спрашивала исключительно про то, о чем он солгал. Неужели она заманивает его в ловушку, задавая наводящие вопросы, как Шеннон в суде?
– И ты хотел, чтобы от сигареты начался пожар? Ты действительно стремился получить деньги по страховке, а не только подставить демонстрантов?
У него закружилась голова, словно он упал под воду и не мог понять, с какой стороны поверхность.
– Да, – только и сумел выговорить он. Тихо. Едва слышно, даже для него самого.
Янг закрыла глаза, лицо у нее было бледное и спокойное, ему пришло на ум сравнение с мертвецом. Не открывая глаз, она сказала:
– Я вернулась сейчас, надеясь, что возможно, ты будешь со мной честен. Поэтому я не стала рассказывать, что узнала сама. Я хотела дать тебе шанс рассказать все самому. Я не знаю, восхищаться мне или расстраиваться, что ты столько сил вкладываешь в сочинение такой запутанной истории, чтобы обмануть меня.
Казалось, в комнате совсем не осталось воздуха. Он пытался сделать вдох и подумать. Что она узнала? Что она может знать? Наверное, просто блефует, иначе быть не может. Она подозревает, только и всего, ему надо держаться своей версии. Молчание и отрицание.
– Я не понимаю, о чем ты. Я во всем признался. Что еще ты от меня хочешь?
Она открыла глаза. Медленно, словно занавес, который поднимают по миллиметру для пущего драматизма. Посмотрела на него.
– Правду. Я хочу услышать правду.
– Я уже рассказал правду, – он старался звучать оскорбленным, но слова доносились слабо, будто издалека, и из его губ вырывалось лишь эхо.
Янг сощурилась, словно принимая какое-то решение. Наконец она сказала:
– Эйб выяснил, кто позвонил в страховую.
У Пака начало жечь в глазах, он сопротивлялся желанию мигнуть, отвернуться.
– Звонивший говорил на чистом английском, без акцента. Это не мог быть ты.
Мысли завертелись на бешеной скорости, но он заставил себя не поддаваться панике. Отрицать. Надо все отрицать.
– Вероятно, этот человек ошибается. Нельзя ожидать, что человек, отвечающий на сотни звонков в день, будет год спустя помнить все голоса.
Янг положила что-то на стол.
– Я ездила к риэлтору, приславшему списки квартир в Сеуле. Она отлично их помнила. Сказала, нечасто люди хотят вернуться в Корею, и еще реже ей звонит молодая девушка.
Пак силой заставил себя не отводить взгляда от Янг, чтобы усилить негодование в голосе.
– И поэтому ты считаешь, что я лгу? Из-за того, что двое незнакомцев неправильно помнят голоса, которые слышали год назад?
Янг не ответила, не стала повышать голос, чтобы соответствовать ему. Тем же режуще-холодным тоном она сказала:
– Вчера вечером, когда я показала тебе эти бумаги, ты выглядел очень удивленным. Я подумала тогда, ты удивлен, что я обнаружила твой тайник, но это не так. Ты видел их впервые в жизни.
Пак покачал головой, но она продолжила: – Как и жестянку.
– Ты же сама знаешь, что она была у меня. Ты отдала ее мне в Балтиморе, а я…
– А ты положил ее в стопку других вещей, которые надо было вернуть Кэнгам, и попросил Мэри все отнести.
Пак ощутил страх, заползающий в каждый уголок тела, грызущий изнутри. Он ей этого не рассказывал. Откуда она узнала?
– Я им сегодня позвонила, – словно отвечая на незаданный вопрос, сказала она. – Мистер Кэнг вспомнил, как Мэри ему все принесла, и он еще сказал, что нам очень повезло с помощницей-дочерью, – Янг перевела взгляд на Мэри. – Конечно, они не знали, что она оставила себе жестянку с сигаретами. Никто этого не знал. До вчерашнего вечера ты думал, что жестянка осталась в Балтиморе.
По горлу поднялась едкая желчь, он сглотнул.
– Я действительно отдал вещи Мэри, чтобы она отнесла их Кэнгам. Но сначала я достал оттуда жестянку. Это я спрятал ее в сарае.
– Это неправда, – заявила Янг с неколебимой уверенностью в голосе, от которой у него скрутило живот. Если она блефует, то она феноменальная актриса. Но откуда она может это знать, не сомневаясь? Он сказал:
– Ты этого не знаешь. Ты пытаешься угадать, и ты ошибаешься.
– Тереза слышала, как ты говоришь по телефону в сарае, – сказала Янг, повернувшись к Мэри, которая не отрывала взгляда от чая, так крепко сжав кружку, что казалось, та сейчас лопнет. – Я знаю, что ты попросила прислать списки к подруге. Я знаю, что ты брала банковскую карточку отца. Я знаю, что ты прятала все в нижней коробке в сарае, – Янг перевела взгляд на Пака и повторила: – Я знаю.
Он хотел все отрицать, но слишком уж много деталей всплыло. Ему придется признать кое-что, чтобы сохранить правдоподобность.
– Ну ладно, списки ее. Это она хотела вернуться в Сеул, и она принесла показать их мне. Сейчас она испытывает вину, будто это запустило все остальные события, но план поджога придумал я. Поэтому я хотел взять на себя вину за все, полностью очистить ее. Ты это можешь понять?
– Я понимаю, что ты хочешь взять всю вину на себя, но у тебя ничего не получится. Я тебя знаю. Ты никогда бы не развел огонь поблизости от пациентов, даже маленький, даже под контролем. Ты слишком осторожный.
Он должен говорить, только чтобы она не произнесла те слова, которые он так страшится услышать.
