Поэтому, направляясь в ресторан «Савой», где его ожидал ужин с Майолем, довольный собой Гарри вдруг понял, что перед ним открывается новая карьера, дипломатическая.
Вернувшись в Веймар, граф почувствовал, что его отношения с эрцгерцогом становятся все хуже. В начале ноября тот пожелал посетить мастерские приглашенных скульпторов — так называли знаменитых представителей искусств, получивших стипендии и мастерские при музее Кесслера. Прохаживаясь среди эскизов и гипсовых слепков, эрцгерцог постепенно наливался злостью — ясно было, что он не понимает смысла того, что видит. «Что это такое?» — сердито спросил он, тыча пальцем в один из эскизов, и поспешил к выходу.
«Надо же, какой грубый мужлан! Милая покойная эрцгерцогиня не сердилась бы, а радовалась находкам моих подопечных», — огорчился Гарри и приготовился к неприятностям.
И, предвидя их, постарался задобрить эрцгерцога. Для этого он устроил у себя дома званый обед, на который пригласил эрцгерцога, некоторых влиятельных граждан Веймара и самых знаменитых представителей разных искусств — скульпторов, художников, писателей. Он тщательно продумал меню, составил набор лучших вин и рассчитал, кого с кем посадить рядом, — в таких делах не было ему равных. Поначалу разговор за столом тек напряженно, но после нескольких бокалов отличных вин языки развязались и беседа стала оживленной. Один из художников произнес тост в защиту постимпрессионизма, на что эрцгерцог возразил, что искусство должно радовать глаз, а не раздражать. И тут наступил час графа Гарри. Он произнес звездную речь в защиту принципов своего музея — ни одному из современных течений не давать преимущества, а представлять в равной мере всех. Эрцгерцог выразил полное согласие с этим принципом и ушел далеко за полночь в хорошем настроении.
Петра
Результатом этого прелестного вечера явилось разрешение эрцгерцога сделать выставку произведений искусства в стиле модерн в одном из залов музея Гете. Гарри из чистой вежливости отправился сообщить об этом директору музея. Услышав новость, тот пришел в неописуемую ярость: затопал ногами, затряс руками и побагровел так, что Гарри испугался, как бы старика не хватил удар.
— Только через мой труп я впущу в музей эту грязь! Этого ужасного грязного Гогена, способного осквернить наш замечательный город!
Однако он не посмел ослушаться всемогущего эрцгерцога и предпочел выйти в отставку. И все же это не спасло графа Гарри от гнева благочестивых граждан благородного города Веймара.
Граф Гарри
Гарри с удовольствием оглядел выставочный зал. Все было отлично — и элегантно обрамленные уникальные роденовские акварели, и льстящее им освещение, умело сконцентрированное в нужных точках. Сердце Гарри ликовало — никому еще не удавалось собрать столь полную экспозицию гениальных работ Родена. Эта экспозиция должна принести заслуженную славу не только самому скульптору, но и достойному этой славы прекрасному городу Веймару. Гарри остановился перед одной, особенно радующей его сердце картиной — на ней была изображена фигура женщины, приседающей на корточки. Именно приседающей, а не сидящей. Рисунок был смелым, стремительным, летящим — движение женщины схвачено со спины так натурально, что сразу становилось ясно: она садится, а не встает. При взгляде на этот эскиз сердце Гарри задохнулось от восторга.
Налюбовавшись, он погасил свет, прикрыл ставни и посмотрел на часы. Пора торопиться, до вернисажа оставалось не так уж много времени, а нужно успеть принять ванну, немного отдохнуть и тщательно одеться, не упуская мелочей. Все вроде предусмотрено — запонки, галстук, манжеты, но что-то может быть упущено.
Он подъехал к музею за четверть часа до открытия выставки и увидел, что публика уже начала собираться: по прогулочной дорожке перед входом прохаживались элегантно одетые дамы и мужчины в вечерних костюмах, некоторые даже во фраках. Внутри служители в белых куртках готовили легкую закуску — разливали по бокалам пенистое рейнское вино и раскладывали на блюдах крохотные печенья, украшенные маленькими ломтиками сыра. В вечернем воздухе была ощутимо разлита праздничная атмосфера. Это был триумф графа Гарри — даже в Париже никто не сумел бы собрать такую полную коллекцию акварелей великого Родена. Да еще с дарственной надписью самому эрцгерцогу.
Домой он вернулся поздно, довольный и ублаготворенный. В голове пенилось от выпитого рейнского вина и комплиментов публики. Утром его разбудил тревожный стук в дверь. Он услышал, как слуга лениво прошаркал открывать дверь, и глянул на часы — было уже десять, он здорово проспал, видно, перебрал вчера рейнского вина. В спальню, потрясая газетой, без стука ворвался его друг, архитектор Ван дер Вельде.
— Ты только послушай, что тут написано! — закричал он, и с ходу начал читать:
«Увы, иногда в нашем прекрасном музее на Карлплац бывают выставлены экспонаты, глубоко оскорбляющие наши чувства. И мало того, что эти экспонаты отвратительны, они еще дерзко посвящены нашему обожаемому эрцгерцогу. Это тем более возмутительно, что наш дорогой эрцгерцог, отбывший с государственным визитом в Индию, не может лично отвергнуть такое безобразное посвящение. Особенно оскорбляет глаз вид сзади одной сидящей на корточках обнаженной женской фигуры, явно намеренной опорожниться. Фигура эта не отличается ни красотой, ни молодостью, а только лишь желанием художника плюнуть в лицо морали и нравственности. Внимательно осмотрев экспонаты выставки, мы настоятельно советуем нашим дочерям и женам воздержаться от посещения музея».
— А что станет с их женами и дочерями, если они увидят фигуру обнаженной женщины, сидящей на корточках? — удивился Гарри. Он еще не осознал серьезности ситуации, в отличие от Ван дер Вельде:
— Напрасно ты шутишь, Гарри. Тебе эта статейка может стоить директорского поста.
— Оставь, Анри, — собака лает, ветер носит.
— Напрасно ты так легкомысленно относишься к этой статейке. За ней стоят твои враги и завистники.
Но Гарри все еще не врубился в ситуацию:
— А что, у меня есть враги и завистники?
— Перестань паясничать, — рассердился Анри. — Бьюсь об заклад, что это замечательное творение уже едет в Берлин к императору!
— Только не преувеличивай! Что, у императора нет других дел, кроме художественных выставок?
Петра
Ах, боже, как он был не прав! Император Вильгельм Второй терпеть не мог модерн в искусстве и только и ждал случая, чтобы что-нибудь запретить, а может быть, даже желал приструнить графа Гарри, который слишком много о себе вообразил. Хотя Вильгельм Второй уже много лет восседал на императорском троне, он все еще не забыл, как его покойный дядя Вильгельм Первый обхаживал и баловал этого щелкопера, который хорош собой и легок в движениях, тогда как бедный Вильгельм Второй, хотя и император, был неуклюж, криворук и кривошей.
Поэтому, насладившись троекратным чтением статьи из веймарской газеты, он с удовольствием поставил поперек ее текста свой приговор: «Гнать ногой под зад!» Всякому здравомыслящему человеку было ясно, что гнать надо было не знаменитого французского скульптора Родена, а своего зарвавшегося наглеца, осмелившегося представить благочестивой публике города Веймара рисунок обнаженной женщины, сидящей на корточках. Так что вернувшемуся из Индии эрцгерцогу ничего не осталось, как выгнать ногой под зад своего уже бывшего фаворита графа Гарри из созданного им музея. Не помогли ничьи просьбы и ходатайства и даже слезы любимицы эрцгерцога Элизабет Ницше. Он был неумолим.
