Граф Гарри
После демонстративного ухода Томаса Манна с поста директора Архива граф Гарри мог бы рассердиться на Элизабет, но он не мог на нее сердиться — не было у него союзника верней и преданней. За долгие годы их совместной борьбы за внимание общества он хорошо изучил ее достоинства и недостатки. И те, и другие были направлены к одной цели — к прославлению идей и образа Фридриха Ницше. А если Элизабет иногда и себя не забывала — что ж, он мог ей простить эту маленькую слабость.
И все же надо было ее наказать. Ведь Гарри опять придется искать нового директора Архива, уже восьмого, — кого-нибудь из уважаемых и знаменитых, который из-за проказ Элизабет хлопнет дверью, пожалуй, раньше, чем через год, именно потому, что он уважаемый и знаменитый. Самый лучший способ наказания — отъезд из Веймара в Берлин, тем более что у Гарри там накопились много незавершенных дел. В первую очередь это открытие выставки норвежского художника Эдварда Мунка, которого европейское артистическое сообщество никак не желает признать, частично из-за его оригинального стиля, частично из простой ревности — уж больно хорош! Впечатленный мастерством Мунка, граф Гарри поставил себе целью добиться признания художника — он снял для выставки дорогостоящий зал в центре города и пригласил на вернисаж своих многочисленных друзей из журналистов и критиков.
По приезде в берлинскую квартиру Гарри прочел письмо от поэта Райнера Мария Рильке, который просил его о встрече. Граф был не прочь встретиться с Рильке, он считал его неплохим поэтом, хотя порой, на вкус Гарри, слишком туманным. А главное — Рильке был большим поклонником Родена, почти год работал у того секретарем и в результате написал довольно впечатляющую книгу о творчестве великого скульптора. За что Роден на него обиделся и уволил.
На обед к Гарри Рильке пришел с женой, с которой, по слухам, давно был в разводе, но продолжал время от времени появляться в свете. После их ухода граф Гарри написал в дневнике:
«Странная пара. Она — волевая с мужскими чертами, он — гораздо более женственный, особенно когда говорит, — голос его напоминает голос обиженной судьбой девушки».
Рильке рассказал, как он, рожденный и воспитанный в Праге, в немецкой семье, запрещавшей ему знание чешского языка, пришел к особой любви к славянским наречиям.
— Все началось с того, — тонким голоском произнес Райнер, — что я с подругой отправился в Москву. Поехал как спутник, ничего от этой поездки не ожидая. Окна нашей комнаты в гостинице выходили прямо на кремлевскую площадь, можно было видеть часовню, убранство которой отливало серебром, и свечи там горели денно и нощно. Туда непрерывно стекались люди, становились на колени и молились. И я, бездомный с детства, вдруг почувствовал, что вернулся домой. На следующий год я опять отправился в Россию, на этот раз путешествовал по ее великой реке Волге, желая еще раз подтвердить чувство родства с этой страной и ее культурой.
Граф Гарри отнесся бы с бо́льшим доверием к рассказу Рильке, если бы не знал имени подруги, которую он сопровождал в поездке по России. А была это та самая женщина, которую Гарри люто невзлюбил много лет назад, женщина, утверждающая, что она и есть Заратустра, источник всей идеологии Ницше, создательница всех его теорий и автор афоризмов, неотразимая Лу Андреас фон Саломе.
Лу
Невысокий молодой еврей был хорош собой. Совсем молодой, не старше Райнера. У него были яркие еврейские глаза и чувственный еврейский рот. Но на удивление он не проявил ни капли чувственного интереса к Лу. Это было необычно и обидно. Неужели она для него стара? Впрочем, какая разница? Она была удовлетворена сексуальной жизнью с Земеком и прекратила свои лихорадочные поездки по европейским столицам в поисках приключений. И все же равнодушие молодого еврея к ее чарам было неприятно. Она сделала пробный выпад:
— Я не совсем понимаю, чего вы хотите от меня, господин Бубер?
— Можете звать меня просто Мартин. Я хочу, чтобы вы написали эссе об эротике для моего сборника «Серии».
Об эротике! И это при полном отсутствии эротического влечения к ней!
— Почему именно я?
— Потому что вы свободны от предрассудков и прославились своим откровенным признанием эротического чувства у женщин. А в нашем буржуазном обществе все еще принято считать, что женщины равнодушны к сексу.
— Такая у меня оказывается репутация! В просторечии это называется шлюха.
— Оставьте, очаровательная Лу. Я не называл вас шлюхой. Да ведь и вас не интересует ни просторечие, ни буржуазная мораль.
— Меня интересуете вы! Что привело вас ко мне?
— Вы хотите знать, влюблен ли я в вас, как все остальные? Нет, не влюблен, во всяком случае пока.
— Что значит — пока?
— Пока вы не напишете мне то, что мне нужно для моего сборника. Я не хочу зависеть от вашей милости.
И как ни странно, она, отложив все предыдущие замыслы и проекты, принялась в экстазе излагать свои соображения об эротике. Она писала с каким-то несвойственным ей остервенением, словно выпуская на волю скрытые где-то в глубине души мысли, давно взлелеянные ею, но запретные даже для себя самой. Она настаивала, что миром правит любовь, любовь чувственная, телесная, важнейшей составляющей которой является эротика. Ее уже не пугало, что уважаемое общественное мнение накажет ее за столь непристойное вольнодумство. Особенно увлекала ее мысль о верности, вернее, о неверности. Эротика — это средство, которое позволяет мужчине и женщине на миг слиться в единое целое. Но чем утонченнее натура, тем труднее партнерам удовлетворить друг друга. И потому каждый из них в поисках удовольствия ищет все новых и новых возможностей. Это означает, что для утонченной натуры верность невозможна, а неверность неизбежна. И нет разницы, мужчина это или женщина.
— Замечательно! — воскликнул Мартин, наскоро пролистав рукопись. — Как раз то, что нужно!
Он не слишком заинтересовался размышлениями Лу о неизбежной неверности избранных особей, но был в восторге от ее интерпретации эротической любви. Потому что сам он занимался толкованием религиозного чувства. И для понимания этого чувства предложил философскую идею разложения отношений человека и Бога в терминах «ты» и «я». В обычной жизни «ты» и «я» отделены друг от друга, зато в момент религиозного экстаза они сливаются в единое целое, как мужчина и женщина в истинном акте любви.
Мартин Бубер опубликовал эссе Лу «Эротика» отдельной книгой, которая выдержала пять изданий.
Петра
Честно говоря, меня это весьма удивило — я добросовестно пыталась прочесть эту книгу, но мне редко удавалось прорваться сквозь туманную пелену писательской манеры Лу. Ее мысли, возможно, были оригинальны и смелы для ее времени, но я сомневаюсь, что средний читатель мог глубоко проникнуть в невразумительную вязь ее размышлений. Скорей всего читателей увлекала сама тема, особенно та ее часть, которая касалась эротики женщин.
