— Ладно, думайте, время еще есть. Вот вам текст, но не придавайте ему слишком много значения. Увидите, ему придадут значение другие.
Мартин уперся локтями в мраморную столешницу и заглянул Лу не просто в глаза, а прямо в душу.
— Признайтесь, вы очень перед ним виноваты?
Петра
Ясно, что Лу провела в Берлине не один такой разговор, но я не буду воспроизводить остальные — боюсь, получится слишком монотонно. Судя по результатам, все сложилось так, как она задумала.
Лу
С Мартином Бубером Лу встретилась еще раз перед самым отъездом, и он предложил проводить ее на вокзал. Всю дорогу она ждала, что он скажет о поэме Райнера, но он, словно позабыв о ее просьбе, увлеченно пересказывал свою новую статью об экзистенциальной сущности еврейской философии. Хотя его ответ был для нее важен, она не решилась прервать Бубера. И только когда они шли по перрону к вагону первого класса, Лу все-таки осторожно спросила, напишет ли он о сборнике Киппенберга. Бубер засмеялся и вынул из кармана запечатанный конверт:
— Ответ вы узнаете, когда распечатаете этот конверт. Но не раньше, чем поезд тронется.
Через несколько минут, когда состав был уже в пути, Лу вынула конверт из сумочки и повертела в руках, пытаясь найти намек на его содержимое. Но, ничего не обнаружив, с затаенной опаской надорвала конверт и вынула из него аккуратно сложенный листок:
«Несравненная Лу, вы наконец добились своего — я стал, как все. Я в вас влюбился! И как только я это осознал, мне стало все равно, хороша ли эта поэма или ужасна.
Я готов выполнить любую вашу просьбу, любое ваше желание!
Ваш очарованный Мартин».
Лу улыбнулась — это была еще одна победа. А она любила победы!
В конце апреля Киппенберг сообщил ей, что готов сигнальный экземпляр сборника и он отправит несколько книг по оставленным ею адресам. Замысел Лу сработал: в течение недели после выхода издания во всех популярных газетах Германии появились восторженные рецензии на его главную жемчужину — поэму «Корнет Кристоф Рильке». Кое-кто из рецензентов умудрился упомянуть, что в первые же дни почти весь тираж был распродан. Многие книжные магазины тут же запросили десятки экземпляров сборника. Потрясенный Киппенберг немедленно велел допечатать две тысячи и на вырученные деньги арендовал большой концертный зал в центре Берлина. Газеты опубликовали объявления о презентации книги, на которой Райнер Мария Рильке прочтет свою замечательную поэму. Билеты разошлись за два дня.
Испуганный Райнер в тот же день вызвал Лу на переговорную станцию. Не здороваясь, он завопил в трубку:
— Представляешь, они требуют, чтобы я читал свою детскую поэму с большой сцены!
— Отлично! — воскликнула Лу. — Выходи на сцену и читай!
— Во-первых, я не умею читать свои стихи вслух, а во-вторых, я умру от стыда.
— От стыда не умирают!
— Мне страшно, Лу! — взмолился Райнер. — Может быть, ты приедешь на этот ужасный концерт? Мне будет легче. Я заболеваю, когда представляю себе огромный зал, а я стою перед ним на сцене один как перст! У меня перехватывает горло, и начинает казаться, что я голый!
Лу предложила Карлу поехать вместе с ней на выступление Райнера — она опасалась, что, увидев ее, тот бросится на нее, сомкнет челюсти и повиснет на ней, как бульдог. Карл на минутку задумался и согласился — ему тоже не улыбалось возвращение Райнера в их семью.
Вечер прошел отлично. Выступали и другие участники сборника, но такого приема, какого удостоился Рильке, не заслужил никто. Поначалу он дрожал как осиновый лист, и голос его дрожал не меньше. Но через пару минут случилось чудо — он вдруг услышал музыку собственной поэмы, и его голос, преодолев дрожь, наполнился электричеством, которое всколыхнуло зал. Стало уже неважно содержание поэмы, стали неважны наполняющие ее слова и фразы, осталась только завораживающая музыка голоса поэта, натянутого как струна.
Когда Райнер прочел завершающую строфу, в зале почти минуту царила гробовая тишина, которая оборвалась громовым взрывом аплодисментов. Такого эффекта не предвидела даже Лу, затеявшая авантюру с юношеской поэмой Райнера. Она, любившая побеждать, не ожидала такой оглушительной победы. Как только Райнер, потрясенный собственным успехом, убежал за кулисы, Лу последовала за ним и увидела невероятное зрелище. Толпа восторженных женщин с букетами цветов атаковала артистическую уборную, в которой укрылся Райнер. Наконец, не выдержав их напора, он приотворил дверь, но не смог выйти, почти опрокинутый ворвавшимися поклонницами.
Лу улыбнулась и не стала присоединяться к этой вакханалии. Она осторожно отступила и ушла довольная — отныне Райнер сможет обойтись без нее.
Петра
Наутро во многих газетах появились восторженные отчеты о презентации сборника издательства «Инзель Бюхерай». И прежде всего было отмечено выступление великого поэта Райнера Мария Рильке. Киппенберг спешно допечатал еще три тысячи экземпляров книги, и они тут же разлетелись. Более того, в одной из газет Райнера назвали гением всех времен и народов. Спорить никто не стал — миф уже был создан и закрепился настолько, что через пятьдесят лет на большом собрании русских поэтов в московской квартирке будущего великого чувашского поэта Геннадия Айги — а тогда еще Генки Лисина — был зафиксирован такой диалог:
Генка: Нет, Пастернак не гений всех времен и народов, гениев всех времен и народов только три — Гете, Рильке и Ковальчук!
Из публики: Что за Ковальчук?
Генка: Поэт Славка Ковальчук, мой друг!
Из публики: Хороший поэт?
Генка: Гениальный!
Из публики: Лучше, чем ты?
Генка: Почему лучше? Вровень!
Это означало, что миф не только был создан, но и прочно утвержден.
Теперь Лу могла спокойно сделать то, к чему давно стремилась ее душа — поехать наконец в Вену к Зигмунду Фрейду.
Нигде ничего не написано о первом визите Лу фон Саломе к Зигмунду Фрейду, хотя известно, что сразу же после этого визита великий человек осыпал ее всеми возможными милостями. Он не потребовал у нее медицинского диплома, не удостоверился, есть ли у нее врачебный стаж, а с ходу пригласил стать членом его еженедельного семинара, куда допускали только избранных. Необъективный, но художественно выполненный рассказ об этом судьбоносном свидании я нашла среди бумаг Сабины Шпильрайн, практически единственной женщины-участницы семинара Фрейда.
Для начала несколько слов о ней самой.
В середине восьмидесятых годов двадцатого века в подвале Женевского психологического института нашли покрытый пылью чемоданчик с дневниками и письмами неизвестной до того Сабины Шпильрайн. Среди этих бумаг была пачка писем, написанных рукой Зигмунда Фрейда, еще одна — рукой Карла-Густава Юнга и копии писем Сабины этим двум кумирам современной психологии. Когда ценные документы, относящиеся к 1909–1923 годам, были прочитаны и расшифрованы, восторгу не было предела: таинственная корреспондентка светил была, по всей вероятности, любовницей Юнга и поверенной Фрейда.
