— О чем вы думаете? — не понял я.
— Просто думаю. Понимаете, все замыслы и проекты человека несовершенны. Если долго думать, начинаешь видеть несовершенство какого-нибудь замечательного проекта. И придумываешь, как его усовершенствовать. Но если продолжать думать, то можешь заметить несовершенство нового проекта. И тогда начинаешь думать, как его усовершенствовать. И так происходит движение вперед.
1925 год, Веймар
Вчера я был в Веймаре и посетил Элизабет. Она, как всегда, была мне рада, а я, как всегда, восхитился мужеством и стойкостью этой хрупкой восьмидесятилетней женщины. Без рыданий и слез она поведала мне, что инфляция съела весь фонд пожертвований Архива Ницше — целые восемьсот тысяч золотых марок!
— Пропало все, до единого пфеннига, — констатировала она с удивительным спокойствием. — Так что мы существуем только от продажи билетов. И удивительно, но все еще живы. Правда, мюнхенские доброжелатели пожертвовали тысячу двести марок как основу для нового фонда.
Хотя меня обеспокоила мысль о том, кто такие мюнхенские доброжелатели, я не мог не отдать должное способности сестры Ницще бороться с невзгодами.
Через неделю, Берлин
Утром я отправился голосовать за нового президента. Моросил отвратный мелкий дождик, и улицы были пусты. Только на Потсдамер Плац топталась кучка белокурых юнцов со свастиками на рукавах — плечи у них были могучие, а лица, как на подбор, тупые. Лица же немногих прохожих под зонтами были полны такого безразличия, словно сегодня не решалась судьба Германии.
Вечером я пошел в штаб демократической партии, чтобы узнать результат выборов. Сомнения не оставалось — выиграл Гинденбург, а значит, к власти пришли националисты. Я боюсь, что этот день открыл одну из самых темных страниц в истории нашей страны.
Петра
1928 год, темные страницы
Речь одного из начальников берлинской полиции:
«Когда-то наш народ был здоровый и сильный, но теперь назвать его таким нельзя. Когда-то мы стремились к чему-то возвышенному, а сегодня падаем все ниже и ниже. Берлин стал мировой столицей разврата, стал новым Содомом и Гоморрой, и я стыжусь, что этот город — столица Германии. Раньше другие государства боялись нас, а теперь они над нами смеются. Но наше еврейско-большевистское правительство не в состоянии этому противостоять. Члены этого правительства страшные лжецы.
У нас есть только один человек, способный сказать правду и смыть грязь с берлинских улиц, очистить их от наркоторговцев и шлюх, от трансвеститов и извращенцев, от жидов и коммунистов. Этот человек — Адольф Гитлер, вождь нацистской партии. Я вовсе не нацист, я просто консервативный националист, и я опасаюсь, что у нас может случиться революция, подобная той, которая разрушила Россию. Ведь законы в нашей стране не соблюдаются, потому что среди служителей закона слишком много евреев.
Поверьте мне, господа, — грядет великий шторм, который сметет с лица Германии всю эту шваль, угрожающую самой основе немецкого духа!»
1930 год, темные страницы
Я не хочу, но вынуждена подвести итог печальных событий прошедших лет.
1923 — У Зигмунда Фрейда диагностировали рак челюсти, который причинил ему ужасные страдания и свел его в могилу.
1926 — Райнер Мария Рильке умер в швейцарском санатории от тяжелой болезни крови.
1926 — Граф Гарри Кесслер перенес тяжелую пневмонию, осложнившуюся менингитом, а результате чего он ослеп на левый глаз.
1930 — Муж Лу Саломе, профессор Карл Андреас, умер во сне в своей постели.
Лу
После похорон Карла Лу так устала, что, едва разошлись гости, сразу заперлась в своей комнате и, с трудом раздевшись, рухнула в постель. Однако уснуть не смогла — картины из прошлого и беспокойство о будущем сплетались в безостановочный кошмар. Где-то в полночь она вдруг вспомнила, что в ящике прикроватной тумбочки у нее хранятся снотворные таблетки. Лу достала флакон с таблетками и с трудом удержалась от соблазна принять все враз и избавиться от забот. Но нет, это было бы против всех ее принципов — она не раз объявляла, что любит жизнь и за радости, и за страдания.
Кроме того, смерть Карла не была для нее такой уж трагедией, просто она нарушала хорошо заведенный порядок. Лу проглотила две таблетки и, уже проваливаясь в дурманный сон, утешила себя: ничего страшного, придется завести новый порядок.
Наутро новый порядок начал заводиться сам собой. Войдя в столовую, она не обнаружила ни привычного кофейника с горячим кофе, ни свежих булочек. Пока она раздумывала над этим новым явлением, зазвонил дверной звонок. В столовую выскочила полностью одетая Мари и, не здороваясь, поспешно открыла входную дверь. «Кто бы это мог быть в такую рань?» — пронеслось в голове Лу, но ответ не заставил себя ждать.
Мари вернулась, ведя за собой плечистого парня в рабочем комбинезоне, и указала на дверь своей комнаты: «Сюда!» Через минуту парень вышел с двумя большими чемоданами и скрылся за входной дверью.
— Что происходит, Мари? — неискренне спросила Лу, отлично понимая намерения экономки. Но Мари попалась на удочку, а может, просто ждала подходящего случая поставить точки над «і».
— А ты надеялась, что после ухода Карла я буду по-прежнему прислуживать тебе?
— Какая разница, на что я надеялась, — пожала плечами Лу. — Я просто хотела бы знать, куда ты собралась с раннего утра.
— Мы уезжаем к себе!
— Куда это — к себе? И кто это — мы? — спросила Лу с видимым равнодушием, хотя ее сердце закатилось под ребра от этого «мы».
— К себе домой! Карл на прощание купил нам с Маришкой хорошенькую виллу в Майзендорфе!
«Хорошо, хоть недалеко», — про себя сказала Лу, а вслух спросила:
— А при чем тут Маришка?
— А ты надеялась, что Маришка останется здесь прислуживать тебе?
— Я и сейчас надеюсь, что Маришка останется со мной!
— Напрасно надеешься! Она моя дочь, и я забираю ее с собой! — завизжала Мари так громко, что Лу даже не успела возразить. Она хотела бы напомнить Мари, что Маришка давно уже взрослая женщина и сама может решать, где и с кем ей жить. Но крики матери разбудили виновницу скандала — она высочила из своей комнаты в ночной рубашке, заспанная и прелестная.
— Чего вы так шумите, спать не даете? — начала было она, но тут, громко топая, вернулся грузчик за следующей порцией чемоданов, и Маришка, застеснявшись, убежала к себе. Через минуту она появилась снова, завязывая поясок зеленого шелкового халатика, подаренного ей Лу на прошлый день рождения:
— Из-за чего скандал? Разве можно так кричать на следующий день после похорон?
— Одевайся, — зашипела Мари. — Мы сегодня навсегда уезжаем из этого дома…
Мари не закончила фразу, потому что грузчик, неся на плечах огромный сундук, вышел из ее комнаты и протопал к выходу.
