— Кто — мы? Ты с этим парнем?
— Мы с тобой.
— Куда же мы едем, интересно знать?
— В наш собственный дом, который купил для нас Карл, вечная ему память.
— Карл купил для нас дом, а я узнаю об этом только сегодня, когда он уже умер?
— Но не могла же я рассказать тебе об этом раньше! Ты бы наверняка проболталась ей!
Маришка обернулась к Лу:
— Ты хочешь, чтобы я уехала с ней, мами Лу?
— Конечно, нет, девочка моя. — Лу, вообще не склонная плакать, не заметила, что по ее щекам струятся слезы. — Этот дом тоже твой — я отписала его тебе в своем завещании.
— Негодяйка! — взвизгнула Мари. — Ты не знаешь, чем еще ее заманить! Плевала она на твой дом! Она моя дочь и уедет со мной!
— Нет, мами Мари, никуда я не уеду. Я останусь здесь с мами Лу.
Нарастающую драму опять прервал грузчик, который молча прошествовал в комнату Мари, быстро вынес оттуда связку саквояжей и объявил:
— Я уже закончил, уважаемая фрау, и мне пора ехать. Вы разве не поедете со мной?
И вышел. Мари поспешила за ним, бросив на ходу:
— Я еще вернусь за тобой.
Лу утерла слезы и прошептала:
— Спасибо, девочка.
— За что спасибо? За то, что я хочу жить с тобой?
— Да, именно за то, что ты хочешь жить со мной.
Из дневника графа Гарри
13 октября состоялось открытие Рейхстага, отмеченное с утра массовыми демонстрациями нацистов. К полудню они начали громить витрины больших универмагов. Причем по удивительной случайности били стекла только еврейских магазинов, а христианские, вроде «Немецкого фарфора» и «Книжной лавки Гете», чудом остались нетронутыми. Я почти час стоял на Фридрихштрассе, наблюдая за нацистской толпой. Она в основном состоит из безработных желторотых юнцов, жаждущих получить по две-три марки за «хорошее» поведение, подтверждающее их патриотизм.
Вся эта камарилья напомнила мне хаос берлинских улиц накануне революции 1918 года. Впрочем, нет, тогда хаос был естественным, а сейчас хорошо организованным чьей-то могучей рукой. Страшно подумать о будущем, если эту мощь не удастся сломить.
Элизабет
Элизабет нежно погладила обложку одной из разложенных на ее столе книг. Она даже подняла другую и понюхала, с удовольствием вдыхая запах свежей типографской краски. Какая радость — новое издание полного собрания сочинений ее дорогого брата Фридриха! И принялась увлеченно паковать каждую книгу в заранее приготовленную для нее маленькую коробочку. За этим странным занятием и застал ее граф Гарри, зайдя в Архив Ницше во время короткого посещения Веймара.
— Я вижу, ты получила большой заказ! А почему ты пакуешь сама? У тебя что, помощников нет? — спросил он, целуя ее в умело подкрашенную щеку.
— Это не заказ, это подарок ко дню рождения, — ответила Элизабет, не прекращая работу.
— Кто же этот счастливец, который получит новенькие книги, выпущенные моим издательством, однако собственноручно тобой отредактированные и собственноручно упакованные?
— Один великий человек, — загадочно улыбнулась Элизабет, и граф в который раз восхитился ее неувядающим темпераментом. Ей уже перевалило за восемьдесят, а она все еще игрива, как молодая девушка. И все же он не удержался, съехидничал:
— Неужели Альберт Эйнштейн? — Гарри отлично знал, как неприязненно она относится к великому еврейскому мудрецу.
— Как ты мог такое подумать? — фыркнула Элизабет.
— Значит, Зигмунд Фрейд! Других великих людей не знаю!
— Если не знаешь, я тебя познакомлю. Это великий итальянский дуче Бенито Муссолини!
— Этого монстра ты называешь великим? Главаря бандитов в черных рубашках?
— При чем тут цвет рубашек? Главное — какой порядок он навел в Италии. Мы о таком порядке и мечтать не смеем!
«Еще как смеем, к сожалению», — подумал граф, но в спор с Элизабет вступать не стал. А просто переменил направление диалога:
— И какое же отношение ты имеешь к «великому дуче»?
Именно к этому вопросу подводила его хитрая собеседница.
— Мы уже целый год состоим в любовной переписке! — восторжествовала она.
— Мы — это ты и дуче?
— Именно так — я и дуче!
— Что же связывает тебя с этим бандитом? — граф притворился несведущим, уже догадываясь, куда она клонит.
Элизабет поверила в его наивность, тем более что она ей польстила.
— Не догадываешься? Мой великий покойный брат, Фридрих Ницше!
— В твоей обработке, надеюсь?
— Фрицци не существует в другой обработке. Не забывай, что слава к нему пришла, только когда он был издан в моей обработке. И великий дуче высоко оценил мою работу.
— В чем же это выразилось?
Словно сообщая великую тайну, Элизабет благоговейно прошептала:
— Он прислал мне свою пьесу, которая пока еще не шла на сцене, и хотел бы, чтобы она была поставлена в Германии.
— А почему не в Италии?
— Ему неприятно думать, что спектакль выпустят, чтобы угодить. И я решила организовать постановку этой пьесы в веймарском театре
Гарри подумал, что ослышался:
— Ты займешься постановкой пьесы? Вот это новость!
— А что? Разве я плохо справилась с созданием Архива?
Гарри огляделся. Что правда, то правда — Архив был в отличном состоянии.
— Но это было давно… — пробормотал он.
— Ты хочешь сказать, что я тогда была моложе? Ну и что? Никогда не поздно начать сначала!
Ну, как не восхититься ее дерзостью — она к ста годам еще задумает заняться балетом. И все же он нашел подходящий аргумент против:
— Но ведь в создании Архива тебе помогал я!
— А что в этом плохого? Ты и сейчас мне поможешь, разве нет?
— В постановке пьесы этого бандита? Ну уж нет!
— Но хоть прочесть ее ты захочешь? Ведь ты знаешь итальянский!
— Знаю, но не так хорошо, как немецкий и французский. — И все же природное любопытство уже брало верх над осмотрительностью. — Хотя прочесть пьесу, конечно, могу.
Элизабет поспешно, пока он не передумал, отложила в сторону очередную коробочку с книгой Ницше и вытащила из ящика пухлую рукопись, на первой странице которой крупным шрифтом было напечатано:
Бенито Муссолини. «Наполеон» (пьеса)
— Вот и отлично. Бери и отправляйся читать. Имей в виду, это один из десяти экземпляров, отпечатанных лично автором. И других нет. А завтра скажешь мне свое мнение.
