Штефан поставил перед каждым по чашечке кофе и тарелочке с яблочным штруделем.
— Какой замечательный кофе! — воскликнули гости хором. Штефан смиренно поклонился и ушел, напомнив Элизабет, чтобы она не забыла погасить свет в музее. Гитлер засмеялся и разговорился:
— Вы знаете, где я впервые познакомился с творчеством вашего брата? В окопах, да-да, в окопах войны. Главный ужас сидения там — не страх, не голод и даже не пули и снаряды, а ужасающая бесконечная скука. И вдруг среди этой безнадежности у меня в ранце появляется тоненькая книжечка Фридриха Ницше «Так сказал Заратустра».
Граф Гарри
— Представляешь, он, оказывается, прочел в окопах ту самую книжечку, которую купило у меня военное министерство по наводке твоего друга Вальтера Ратенау. Твоего еврея Ратенау. Это потрясло меня, но я, конечно, Гитлеру об этом не сказала.
Этими словами Элизабет встретила Гарри, когда тот наутро после спектакля зашел ее проведать. Но граф не улыбнулся в ответ на ее колкость, он не был настроен дружески.
— Ну да, ты вся таяла от восторга, что главный злодей Германии почтил тебя своим вниманием!
Элизабет неловко дернула плечом — она ожидала недовольства своего старинного друга и благодетеля, предвидя при этом, что вынуждена будет его предать. Но возможность приобрести нового, более могущественного благодетеля, пускай не друга, но почитателя, всерьез увлекала ее, тем более что, похоже, эпоха графа Кесслера себя исчерпала.
— Не могла же я отвергнуть его внимание, правда?
— И ты разогналась открыть Архив среди ночи и устроить для знатного гостя полночную пирушку?
— Значит, тебе уже донесли? Кто, интересно, поспешил с доносом?
Она ни на секунду не заподозрила Штефана, — слишком велик был его восторг при виде вождя нацистов со свитой.
— При чем тут донос? — не понял Гарри. — Я сам проследил за твоими действиями. Ты включила столько ламп, что все происходящее можно было прекрасно разглядеть через окна.
— Так ты за мной подглядывал? — притворно возмутилась Элизабет.
— Подглядывал? — засмеялся Гарри. — Зачем? Ты так осветила всю улицу, что только слепой бы ничего не увидел!
Она не успела ответить — ко входу в Архив подкатил мотоцикл. Водитель соскочил с седла и бегом направился к двери, держа в руке большой белый пакет. Через секунду в кабинет вбежал взволнованный Штефан:
— Он говорит, что может вручить послание только лично фрау Ницше!
Мотоциклист бесцеремонно оттеснил его, одним рывком оказался у кресла Элизабет и протянул ей пакет:
— Телеграмма! Лично вам из Италии! Мне велено распечатать у вас на глазах!
И, выхватив из кармана разрезной нож, он ловко вскрыл пакет и извлек из него букет фиалок и элегантный конверт.
— Эти фиалки присланы телеграфом из Италии? — усомнился граф.
— Нет, фиалки было велено купить в местном цветочном магазине! — откровенно признался посыльный, вручая Элизабет букет и телеграмму. Зажав цветы в одной руке, она растерянно попыталась вскрыть конверт другой, но не смогла. Граф Гарри бесцеремонно вынул конверт из ее беспомощной ладони и распечатал — из конверта на стол выпал лист глянцевой бумаги и чек.
— Посмотрим, что нам пишут из Италии, — сказал Гарри, разворачивая телеграмму. — Прочесть вслух или сама прочтешь?
— Читай вслух, — вздохнула она, — все равно, от тебя ничего не скроешь!
Гарри откашлялся и прочел торжественным голосом:
«Дорогая, глубокоуважаемая фрау Фюрстер-Ницше! У меня не хватает слов, чтобы выразить свою благодарность за то, что вы поставили мою пьесу «Наполеон» на немецком языке в замечательном театре культурной столицы Германии. Мой друг Адольф Гитлер сообщил мне, в каком он восторге от спектакля, от вас и от Архива имени вашего брата, великого философа Фридриха Ницше.
В знак благодарности прилагаю чек на двадцать тысяч лир на имя Архива Ницше.
Ваш преданный почитатель
Бенито Муссолини».
Наблюдая, как на щеках Элизабет вспыхнул счастливый румянец, граф не выдержал:
— Поздравляю с очередным преданным почитателем! — съязвил граф. — Кто еще стоит там в списке бандитов?
— Только не притворяйся, дорогой Гарри, что ты не имеешь отношения к этому спектаклю! Кто перевел пьесу? Кто уговорил режиссера и композитора? Кто нашел художника сцены? Ведь не я же!
— Я старался ради искусства, а не для угождения кровавым тиранам!
— Но что делать, если кровавые тираны ценят искусство и не лишены чувства благодарности?
Пытаясь скрыть огорчение, Гарри начал нервно шагать по залу, вглядываясь в экспозицию, — ему все время казалось, что чего-то недостает. И вдруг он увидел: изящный стеклянный ящик, содержащий самый ценный экспонат, личную трость Фридриха Ницше, был пуст.
— Трость Фридриха украли! Уж не твои ли это ночные визитеры? — воскликнул он. — Нужно срочно сообщить в полицию!
Элизабет втянула голову в плечи и прошептала:
— Ее не украли. Я подарила ее одному человеку…
— Ты подарила одному человеку главную материальную ценность Архива? Я, кажется, догадываюсь, кто этот человек, да?
— Да, Гарри, да! Он сказал, что это будет его путеводный посох, указывающий ему дорогу в истории.
Гарри схватился за голову:
— Ты связала светлое имя своего брата с самой грязной колесницей в истории Европы!
— Не сердись, Гарри, не сердись! Может быть, ты не прав и колесница герра Адольфа проложит самый светлый путь для нашей страны!
Граф Гарри услышал трепет слез в голосе Элизабет и понял, что спасения нет — она готова вручить славное имя брата в чужие руки, в руки людей, с которыми у Гарри нет и не может быть ничего общего. Значит, пришла пора разлуки — сорок лет они дружно шагали плечом к плечу на защиту Архива, а теперь жестокий ветер современности стремительно отдаляет их друг от друга. Что же, всему приходит конец!
Элизабет тоже почувствовала приближение конца и прошептала сквозь слезы:
— Не покидай меня, Гарри, не покидай! Какая разница, кто поддерживает мой Архив? Наша многолетняя дружба важней!
Гарри испугался, что она зарыдает, а он терпеть не мог драматических сцен. И чтобы не допустить развития драмы разлуки, ловко перевел разговор на другие рельсы. Он спросил Элизбет, каким человеком ей показался Адольф Гитлер после проведенного с ним вечера. Она задумалась и осторожно сказала, что он не политик — он больше похож на лидера религиозного, чем политического.
— Что ж, Лиззи, у тебя всегда была замечательная интуиция. Может быть, ты и права.
Очень скоро он убедился, что ошеломительный успех Гитлера нельзя объяснить его политическим искусством, его влияние на людей скорее выглядело гипнотическим, порождающим именно религиозный экстаз.
