Сегодня русские аристократы мало чем отличаются от французской мелкой буржуазии. Граф Лорис-Меликов, внук императорского канцлера, работает таксистом и с трудом зарабатывает двадцать франков в день. Вся эта декорация — и русский балет, и русская аристократия — выглядит каким-то абсурдом, карикатурой на потерянный мир.
Мне часто нездоровится, душит вечная парижская нехватка кислорода. Мечтаю уехать на Майорку, но никак не могу получить визу. Друзья уговаривают меня отказаться от желания жить в Пальме на Майорке — где, говорят, уже давно правит полиция генерала Франко. Но меня угнетает мысль о сокровище, запертом там в банковском сейфе.
Базель
Я решил съездить в Швейцарию, посмотреть, как там обошлись с моими «майолями», которых тамошний музей по дешевке купил на аукционе в Веймаре, когда распродавались художественные ценности из моего дома. Я отправился в Кунсткамеру, куда их поместили. Мои любимые скульптуры стоят красивой группой в достойном окружении и выглядят так благополучно, словно ничего трагического в их судьбе не произошло. Завидев меня, они не улыбнулись и не шагнули мне навстречу. Мне стало невыносимо больно.
Не обращая внимания на прекрасную экспозицию Кунсткамеры, я недолго постоял перед моими бывшими «майолями» и вышел из музея, глотая слезы. Чтобы успокоить внезапное сердцебиение, я медленно побрел по базельской улице, не замечая ее красоты. И вдруг перед моим, затуманенным слезами взором возникла картина, заставившая меня забыть о горестных воспоминаниях.
За поворотом улицы притаилось небольшое озеро, на бирюзовой глади которого застыли два черных лебедя. Они были неподвижны, чуть склонив свои грациозные длинные шеи, словно давая мне возможность разглядеть их маленькие грустные головки. И я почувствовал, что судьба привела меня к этим лебедям неслучайно — я воочию увидел реальное воплощение моей печали.
Лу
Хотя уже началась весна, было еще довольно холодно. Лу сбросила с плеч шерстяное одеяло и встала на ноги — ей надоело целыми днями лежать в шезлонге на террасе. Уже прошло больше месяцар, как она вернулась из больницы, так что пора менять этот нудный режим. Сердце ей подлечили неплохо, а от сонной неподвижности можно опять заболеть. Конечно, было бы приятно, если бы кто-нибудь из старых друзей приехал ее проведать, но они куда-то исчезли, один за другим. От скуки Лу даже недавно позвонила Савелию, своему давнему поклоннику, врачу из Парижа, и пригласила его приехать к ней на пару дней — ведь запреты Карла ушли в прошлое вместе с Карлом и теперь он может ночевать в ее доме, сколько захочет. Савелий в ответ молчал так долго, что Лу подумала, уж не разъединили ли их. Но он все же в конце концов заговорил:
— Мне очень жаль, дорогая, я бы очень хотел к тебе приехать. Но ты же понимаешь, что это невозможно?
— Почему невозможно? Карла уже нет…
— Карла нет, но есть Адольф.
— Какой Адольф? Ты имеешь в виду нашего…
— Да-да, именно вашего!
— А тебе какая разница?
К ее удивлению, Савелий рассердился:
— Только не притворяйся! Или ты забыла, что я еврей?
— Ну и что, что еврей?
— Лу, в каком мире ты живешь? В мире своей фантазии? — и резко повесил трубку.
Лу попыталась выйти из мира своей фантазии — она огляделась вокруг и увидела, что кроме Савелия у нее есть еще Зигмунд Фрейд, но он тоже еврей. Значит, у нее осталась только Маришка.
— Маришка! — крикнула она, хватаясь за последнюю соломинку. — Давай съездим в город, проветримся!
Маришка выбежала на террасу, на ходу снимая фартук.
— Но вам нельзя в город, мами Лу. Врачи прописали покой и медленные прогулки.
— А мы будем по городу прогуливаться медленно-медленно, — пообещала Лу. И с мольбой взглянула на Маришку.
Той не хотелось быть цербером — она хорошо понимала, как скучно мами Лу часами лежать, словно под домашним арестом, на террасе.
— Хорошо! Но давай договоримся — не больше, чем на два часа, считая от отъезда до приезда, — согласилась Маришка и побежала вызывать такси. Ей тоже надоело длительное заключение в пустынном доме.
Они доехали на такси до собора и медленно пошли по главной улице, направляясь к центральной площади.
— Тебе не кажется, что пахнет дымом? — спросила Лу, втягивая ноздрями воздух. — Где-то недалеко пожар, что ли?
Что ответила Маришка, она не расслышала — совсем рядом грянуло громкое хоровое пение и загрохотал топот множества сапог. Запах дыма стал сильнее. Из-за угла на мостовую выползла колонна молодых парней в коричневых рубашках с дымящимися факелами в руках, они пели знаменитую песню «Хорст Вессель». Хотя парни шагали по мостовой, Лу и Маришка невольно прижались к стене дома, словно боясь, что их раздавят. Колонна была длинная, но не бесконечная, вслед за ней по мостовой ползли открытые грузовики — все они двигались к центральной площади.
Когда Лу с Маришкой добрались туда, коричневые рубахи уже выстроились кольцом по всей ее окружности, на тротуарах собрались любопытные. В просветы между коричневыми рядами задним ходом въехали грузовики — оказалось, что это самосвалы. Открыв борт, шофер каждой машины выбрасывал из кузова груды каких-то разноцветных брикетов — Лу никак не могла сообразить, что они ей напоминают.
— Книги! — ахнула Маришка. — Это книги! Смотрите, мами Лу, книги горят!
Только сейчас они заметили, что книги из грузовиков падают не на булыжники, а на охапки горящей соломы. Зычный голос рявкнул отрывистую команду. В ответ из каждой группы коричневых рубашек выскочила одна, с бутылкой в руке, и плеснула что-то на книги, отчего пламя взметнулось высоко вверх. Запах керосина перекрыл запах дыма.
— Они сжигают книги! Бежим отсюда! — простонала Лу и быстрым шагом метнулась в первую же улицу, уводящую от площади. Маришка поспешила за ней:
— Вы же обещали ходить медленно!
Сердце Лу сжалось, и она тихо опустилась на каменную балюстраду, огораживающую уютный треугольный скверик. Пока Маришка бегала в поисках такси, Лу постепенно пришла в себя. Всю дорогу домой она молчала, пытаясь вдохнуть воздух в стесненную грудь.
Среди ночи пришло решение: что бы они ни делали, что бы ни уничтожали, что бы ни сжигали, она никогда ничего о них не напишет и таким образом вычеркнет их из числа живых. Будто бы их никогда не было. А если она о них не напишет, их никогда и не будет.
Элизабет
Элизабет приехала на аукцион с небольшим опозданием, когда продажа дома графа Кесслера уже началась. Она не собиралась покупать дом Гарри, о котором у нее осталось столько теплых воспоминаний. Элизабет приехала, чтобы окончательно попрощаться со своим многолетним другом — этот дом даже после отъезда его хозяина казался ей одушевленным. Очень часто, проезжая мимо, она останавливала такси и выходила, чтобы хоть на миг коснуться знакомых стен — ей казалось, что она передает привет графу Гарри.
