Она пришла в себя, когда Штефан, вероятно вызванный одной из старушек в шляпке, укладывал ее на диван в директорском кабинете. Старушка стояла рядом и совала ей под нос ватку, пропитанную чем-то вонючим.
— Я уже вызвал врача, — поспешил утешить ее Штефан.
— Что со мной? — прошептала Элизабет, содрогаясь от все обостряющейся боли в ноге.
— Я уже вызвал врача, — беспомощно повторил Штефан.
— Какого врача? Я заказала такси, чтобы ехать на вокзал! — она попыталась встать, но боль отбросила ее обратно на диван.
— Я отменил такси и вызвал врача, — опять повторил Штефан.
— Как отменил? Я не могу опоздать на поезд, герр Адольф обещал послать за мной машину.
Тут в кабинет вбежал испуганный врач и склонился над ногой Элизабет. Как только он к ней прикоснулся, Элизабет громко вскрикнула и снова потеряла сознание. Она очнулась уже на носилках — ее куда-то несли. Боль то ли стихла, то ли спряталась, и Элизабет попыталась встать, но один из санитаров легким нажатием ладони вернул ее на носилки.
— Вам нельзя двигаться, фрау, у вас сломана нога.
— Куда вы меня несете? — простонала Элизабет. — Мне нужно на вокзал.
В поле ее зрения вплыло лицо врача.
— Мы везем вас в больницу, фрау Ницше. Вам нужно срочно наложить гипс, а не то ваша нога срастется неправильно.
— Но мне нужно в Мюнхен на церемонию, — прошептала Элизабет, все еще не понимая, что с ней случилось.
— Вам придется забыть о Мюнхене и о церемонии. У вас серьезный перелом ноги ниже колена.
Слова врача наконец вернули Элизабет в реальность, и она заплакала:
— Раз так, сообщите герру Адольфу, что я не приеду на церемонию. Он обещал послать за мной машину к поезду.
— Вы знаете этого герра Адольфа? — спросил врач у Штефана. — Как ему сообщить, чтобы он не посылал машину к поезду?
— Герра Адольфа знают все, но как ему сообщить это, я не знаю.
— Нужно послать телеграмму-молнию в Бииркеллер в Мюнхене на имя герра Адольфа Гитлера, — сквозь зубы простонала Элизабет.
— Вы имеете в виду господина рейхсканцлера? — недоверчиво уточнил врач. — И что ему написать?
— Ясно что! Что я сломала ногу! — рассердилась Элизабет и отключилась.
— Зачем господину рейхсканцлеру знать, что вы сломали ногу? — еще сильнее удивился врач.
Тут уже вмешался Штефан:
— Потому что он обещал послать за ней машину к поезду.
До врача наконец дошло, о чем идет речь:
— Тогда нужно спешить! — захлопотал он. — Я могу от имени «скорой помощи» отправить телеграмму по телефону!
Телеграмму в Мюнхен отправили немедленно, а Элизабет сразу отвезли в больницу. Ей сделали несколько уколов, так что она не могла вспомнить, сколько времени провела в операционной. В себя она пришла только тогда, когда ее уложили на хитро устроенную кровать в отдельной палате. С потолка свисала гибкая металлическая сетка, в которую санитары осторожно погрузили ее ногу в гипсовом каркасе, а под голову и спину Элизабет подложили специальные подушки, дающие ей возможность не слишком страдать от неудобной позы.
Во рту у нее пересохло, и она попросила дать ей напиться. Со стула в углу поднялась сиделка в белом и поднесла к ее губам специальный кувшинчик с водой.
— Спасибо, — прошептала Элизабет запекшимися губами, — вы можете идти.
— Ну что вы! — удивилась та. — Я назначена дежурить возле вас всю ночь до утра.
— Кем назначена? — не поняла Элизабет.
— Дирекцией больницы, конечно.
— Можно мне поговорить с кем-нибудь из дирекции? — попросила Элизабет.
— Не знаю, — пожала плечами сиделка, — но я могу позвать врача.
Врач первым делом проверил температуру больной и прописал ей какие-то таблетки, а потом стал прислушиваться к ее вопросам. Да, подтвердил он, ей предписана отдельная палата и круглосуточная сиделка.
— Но это безумные деньги, — ужаснулась Элизабет. — У меня таких нет!
Врач заглянул в папку с историей ее болезни.
— Не волнуйтесь, все расходы по вашему лечению оплачены на десять дней вперед.
— Оплачены? Кем?
Врач опять заглянул в папку и поперхнулся:
— Поздравляю вас, фрау Ницше. Все расходы оплачены канцелярией рейхсканцлера.
Он почтительно поклонился и вышел, а Элизабет откинулась на подушку и заплакала. Она плакала от боли в спине — повернуться на бок было невозможно, и от счастья — рейхсканцлер лично позаботился о ней! Уже засыпая беспокойным сном, она вспомнила о графе Гарри — как жаль, что ему пришлось уехать из Германии, он наверняка зашел бы ее проведать.
Ей приснился странный сон — будто она спит, а над ней склоняется сам рейхсканцлер в белом халате поверх коричневой куртки и утирает ее слезы. Она со стоном открыла глаза и поспешно их закрыла — ей опять показалось, что над ней склоняется рейхсканцлер в белом халате и утирает ее слезы.
— Что вы здесь делаете? — упрекнула она его. — У вас же торжественная церемония в Мюнхене.
— Я не стал ждать конца церемонии, — объяснил рейхсканцлер и поставил на тумбочку вазу с алой розой. — Я произнес речь и уехал. Не мог же я веселиться со всеми, когда родная сестра моего великого учителя лежит в больнице со сломанной ногой. И я приехал убедиться, что дирекция больницы выполнила все мои указания.
Элизабет осознала, что это не сон — сам рейхсканцлер Адольф Гитлер поставил на ее тумбочку вазу с алой розой. Вслед за ним в палату проскользнул незнакомый человек без халата, но с фотоаппаратом. Он запечатлел трогательную сцену: рейхсканцлер склоняется над прикованной к постели сестрой философа Фридриха Ницше и утирает ее слезы.
Когда Гитлер уехал, Элизабет попыталась уснуть, но не смогла — подвешенная в воздухе нога не давала расслабиться. И ей привиделось, что ее пришел проведать давний друг, Гарри Кесслер. Она открыла глаза в надежде, что это не сон, но в палате было темно и тихо, только в кресле в углу похрапывала дежурная сиделка. И Элизабет опять заплакала — она поняла, что никогда больше не увидит своего друга графа Гарри. Но на этот раз некому было утереть ее слезы.
Петра
Утром Элизабет увидела эту фотографию в газетах, услужливо положенных на ее больничную тумбочку, а их было множество. При виде фюрера, склонившегося над ней, простертой на больничной койке, Элизабет охватила всепоглощающая радость, которая смягчила боль в ее сломанной ноге.
Граф Гарри увидел эту фотографию в утренней французской газете. Он испытал жгучую боль, перечеркнувшую память о сорока годах дружбы и взаимопонимания. Но больше, чем потеря Элизабет, его сразила боль от потери его символа веры — великого философа Фридриха Ницше. Гарри ужаснула мысль о том, сколько бед и разрушений принесет человечеству искаженная идеология его кумира, попавшая в руки банды недочеловеков.
