— С собой в Сибирь.
— Ребенка в Сибирь?
— Это не так страшно — у нас будет специально обустроенный вагон со всеми удобствами, личный повар и ежедневный рацион. А я боюсь, что, если мы оставим ребенка с тобой в этой страшной Москве, вы обе не выживете. А так мы хоть ее спасем.
— Но я не могу с ней расстаться!
Тут в разговор вмешалась Дашка:
— Не только можешь, а должна. Вспомни, как Наталью бросили в общую могилу! Такое каждый день может случиться с тобой и со мной. Отдай Адочку матери, она еще потом тебе спасибо скажет!
— Но как же так — завтра? Дайте мне хоть несколько дней, — начала сдаваться Оленька. — Ее нужно подготовить к разлуке со мной.
— Если мы не уедем завтра на рассвете, нам уже не удастся пересечь линию фронта, очень сложно обеспечить безопасный проезд. Так что собирай Адочку поскорей, и только самое необходимое.
Дашка уже поняла, что надо делать, и стала паковать Адочкины одежки, а Оленьке отказали руки — до нее постепенно доходило, что завтра она не будет знать, где ее дочка.
— А как вы сообщите, что безопасно перешли линию фронта?
— Никак! — заплакала Лулу. — И я долго-долго не буду ничего знать ни о тебе, ни об Аде.
— О какой Аде? — Оленька на секунду забыла, что ее сестру тоже зовут Ада.
— О твоей сестре, — сквозь слезы ответила Лулу. — Кстати, ее Мариночку мы тоже забираем с собой, так что Адочке не будет скучно.
— Нам пора, Лулу, — вмешался Константин — Не меньше часа уйдет, пока мы доберемся до дома, тем более с коляской.
— Ах да, коляска! — спохватилась Лулу, утирая слезы. — Дашка, иди с Костей за коляской, а я попрощаюсь с дочечкой.
Константин попытался было возразить, но глянул на заплаканную жену и молча вышел из квартиры. Как только за ними закрылась дверь, Лулу сунула руку за пазуху, вытащила оттуда скомканный носовой платок и сказала шепотом:
— Возьми скорей! И чтобы никому ни слова, особенно папе!
Оленька развернула платок и уставилась на золотое кольцо с огромным бриллиантом:
— Но ведь это папин подарок на вашу годовщину!
Лулу схватила Оленьку за руку:
— Быстро спрячь! Чтобы папа не видел! А тебе это кольцо пригодится в трудную минуту!
И, услышав шаги на лестнице, обняла дочку и прижалась щекой к ее щеке. Когда Константин вошел в комнату, она отстранилась, взяла сумку с Адочкиными вещами и сказала:
— Что ж, нам пора. Бери ребенка, Костя, и пошли!
— Я с вами! — заторопилась Оленька и принялась снимать с вешалки пальто.
Константин остановил ее:
— Ты никуда не пойдешь! Я не смогу отвести тебя обратно, а одинокой девушке опасно ходить по ночной Москве!
— Но я не боюсь! — попыталась воспротивиться Оленька и опять потянулась за пальто.
— Зато я боюсь! — рявкнул отец и решительно двинулся к двери. От его крика Адочка проснулась и заплакала. Оленька тоже заплакала и попыталась отобрать у Константина девочку с криком:
— Отдайте мне моего ребенка!
— Один раз подумай не только о себе и дай нам спокойно уехать! — с этими словами Константин оттолкнул дочь и начал осторожно спускаться по темной лестнице. Лулу побежала за ним, крикнув на прощание:
— Не обращай внимания! Он просто очень беспокоится, чем закончится наша история с Колчаком!
Хорошо нам, ведь мы уже знаем, чем закончилась авантюра Колчака, а Константин Книппер не знал. И очень беспокоился. Мы также знаем, что ему с женой и двумя внучками удалось перейти линию фронта и провести полтора благополучных года в качестве министра транспорта в правительстве Колчака. В их распоряжении был специально обустроенный комфортабельный вагон, личный повар и ежедневный рацион. Когда армия Колчака была разгромлена, оказалось, что и большевики не могут обойтись без Константина Книп-пера — ведь только он мог обеспечить содержание в порядке Сибирской железной дороги.
Оленька
После отъезда родителей с Адочкой Оленькина жизнь стала рассыпаться со страшной скоростью. Казалось бы, без Адочки им с Дашкой нужно меньше еды, но даже на это малое денег не хватало, да и те обесценивались чуть ли не ежедневно. А главное, исчезли мелкие подачки, которые тайком от отца иногда давала ее мама. Нужно было решать, чем заняться, чтобы заработать хотя бы на горбушку хлеба с маслом для себя и Дашки.
Но нянька не захотела сидеть у нее на шее. А может, и не очень верила в Оленькины способности в борьбе за кусок хлеба. Она просто собрала свои скромные вещички и уехала к сестре в деревню под Костромой.
Без Дашки и Адочки жизнь стала казаться какой-то призрачной. Теперь никто не требовал от Оленьки по утрам, чтобы она встала с постели, и она не вставала. Не вставала день, другой, третий — и никто этого не заметил. За эти дни она поднялась всего несколько раз, чтобы пописать, и при этом выпила немного воды из стакана для чистки зубов. Иногда Оленька слышала, как за дверью бродили Миша и Ксения, они входили, выходили, смеялись, ссорились, хлопали дверцами шкафов, спускали воду в уборной, но ни разу не поинтересовались, жива она или нет. И ей стало обидно. Она через силу откинула одеяло, собираясь встать на ноги, но покачнулась от слабости и грохнулась на пол. Этого тоже никто не заметил, хоть Миша с Ксенией шумели в комнате рядом.
Оленька решила нарушить их интимный мирок, построенный на ее изувеченной семейной жизни. Не причесавшись, она, как была в ночной рубашке, на цыпочках вышла в гостиную в надежде застать Мишу с его подружкой врасплох. И застала — они, похоже, не подозревали, что она все это время была в квартире, и сначала приняли ее за призрак. Поглядев на себя в зеркало, Оленька поняла, что именно так она и выглядела — бледная до голубизны, глаза огромные, волосы ореолом над длинным белым балахоном.
Первым пришел в себя Миша. Он, как всегда, был верен себе, — показывая на Оленьку пальцем, попятился и прошептал драматическим шепотом:
— Глянь, Ксюха, какая красавица была моя первая жена!
Особенно потрясло Оленьку даже не то, что он назвал ее первой женой, а то, что употребил для этого прошедшее время. Тем самым сообщил Ксении, что она была его женой, а теперь уже нет. Что ж, он прав, она вправду ему больше не жена, все кончено, их любви пришел конец. Это значит, ей пора убираться из этого чужого дома, из этого проклятого дома, который уничтожил их любовь — если бы она не согласилась жить у Миши, если бы не проклятие Натальи, все могло бы быть иначе. Но теперь ничего не исправить. И пора отсюда уходить. Она сложила в чемодан все, что способна была унести, и отправилась на Пречистенский бульвар.
Дорога между Патриаршими прудами и Пречистенским бульваром оказалась длинней, чем Оленька предполагала, да и идти с тяжелым чемоданом было не так-то просто. Она даже начала подумывать, не выбросить ли из чемодана кое-какие вещички не первой необходимости, а пока присела на одну из чудом сохранившихся бульварных скамеек. Потихоньку на город спускались сумерки, и нужно было идти дальше, но не было сил двигаться. Откуда-то из боковой аллеи вывернулись два парня в кепках и направились к Оленьке. Сердце ее сжалось от страха — она была наслышана о грабежах и насилиях на московских улицах. Попыталась встать со скамейки, но один из парней преградил ей дорогу.
