— Оставь, Костя. Ты же знаешь, что наш ребенок болен и не может ходить. — Так она сыграла свою первую роль. — Пойдем, голубчик, — сказала она Лёвушке ласково и протянула руку.
Он вцепился в нее всеми десятью пальчиками и неожиданно поднялся на ноги. Сделал один шаг, за ним второй, грохнулся обратно на подушки и крикнул:
— Лёва пошел!
Ада смотрела на Оленьку полными ужаса глазами:
— Но ему нельзя ходить!
— Я думаю, уже можно, — ответила Оленька и обратилась к Лёвушке: — Попробуем еще раз?
Ольга
Когда Ольге сообщили, что безнадежно больной Лёва сделал первые шаги, она не могла найти себе места от счастья. Уже пару лет как Лёва стал ее истинной великой любовью — она знала, что вскоре ее ждет вечное одиночество, и любила в Лёве и своего нерожденного ребенка, и своего обреченного гениального мужа. После диагноза, произнесенного Антоном Лёве, Ольга была в отчаянии, но готова была принять приговор мужа, которому доверяла безоговорочно, и знала, что не отречется от Лёвушки, как бы ни сложилась его судьба. Тем более что на легкомысленных музыкальных родителей своих племянников она не полагалась нисколько — они слишком любили друг друга, чтобы сосредоточиться на лечении тяжело болевшего сына, тем более что для семейного счастья им было вполне достаточно успехов красавиц-дочерей.
Ольга как-то призналась Антону, что хотела, чтобы Лёва был их сыном. Где-то в начале их семейной жизни у нее случился выкидыш, после которого врачи приговорили ее к бесплодию. А так получилось, что, не желая расставаться с любимым мужем, Лулу Книппер ездила с ним на строительство Транссибирской железной дороги, оставляя маленького Лёву на попечение Ольги. В результате та приняла Лёву так близко к сердцу, что назначила себя его приемной матерью.
Ольга зорко следила сначала за лечением ненаглядного Лёвушки, а потом за его образованием. 1904 год был для нее одновременно самым прекрасным и самым трагическим. В январе она с блеском выступила в роли Раневской, которую с не меньшим блеском исполняла последующие сорок с лишним лет. А в июне похоронила любимого мужа и долго-долго после этого была его вдовой. Все эти годы она балансировала над пропастью по тонко натянутой нити судьбы, и не было ей равных в умении сохранить равновесие и не упасть в страшную бездну.
Как только здоровье Лёвы слегка улучшилось и он начал делать первые несмелые шаги, Ольга засыпала его подарками, большинство из которых предполагало, что мальчик всерьез займется спортом. Комнату Лёвы буквально затопили футбольные и теннисные мячи, теннисные и бадминтонные ракетки, футбольные бутсы и велосипедные костюмы. Оставалось только найти для всего этого применение. И Лёва очертя голову бросился наверстывать потерянные за время болезни годы. Все пошло в ход: и мячи, и ракетки, и бутсы — не было вида спорта, которым бы Лёва пренебрег, и это приводило в отчаяние его маму, красотку Лулу. Та была уверена, что переутомление может вызвать возврат Лёвиной ужасной болезни, тем более что он себя не щадил, бегал ли, плавал ли, играл ли в футбол. Но больше всего Лёву увлекал теннис, требующий от человека не только физической выносливости, но и большой силы ума — быстроты реакции, сообразительности, смекалки. Лёва и во взрослой жизни играл в теннис почти профессионально, даже победил однажды в чемпионате Крыма.
Крым вошел в жизнь Ольги вместе с Антоном и его страшным диагнозом, поставленным себе самому и означавшим смертный приговор Антону и их семейной жизни. Ольга понимала, что очень скоро у нее не будет не только мужа, но и ребенка от него. Стало холодно и одиноко. Ольга почувствовала, как ее сердце затягивается ледяной коркой. Спасла ее только любовь к Лёве, которая освещала всю ее последующую жизнь.
Одиночество Ольги началось задолго до смерти Антона. Весь театральный сезон она должна была проводить в Москве, исполняя ведущие роли почти во всех спектаклях МХТ. А болезнь Антона изгоняла его на юг, под лучи яркого крымского солнца. Послонявшись по гостиницам и съемным квартирам, он решил приобрести собственный дом, чтобы жить там и работать. Купил хороший участок, разбил сад и построил дом, который назвал «Белой дачей». В это время и начался его роман с Ольгой Книппер, и она стала каждое лето приезжать к нему в Ялту, сначала в качестве подруги, а потом уже как жена. Но большая часть их семейной жизни состояла не из встреч, а из писем.
Крым стал проклятием и спасением любви Ольги и Антона. Он продлил угасающую жизнь писателя и дал ему возможность сочинить пьесы «Три сестры» и «Вишневый сад», в которых Ольга сыграла свои самые блистательные роли, не позволявшие ей покинуть Москву ради Крыма, где медленно умирал ее муж. Переписка была для них единственной отдушиной и главной мукой. Как ни странно, великий русский писатель был неспособен на романтические письма, которых так жаждала душа Ольги. Он паясничал, дурачился, временами не называл ее по имени, а придумывал какие-то дурацкие шутливые клички, вроде Догги, Баббун, Сверчок, а она рвала в письмах душу нараспашку: дорогой, ненаглядный, мой свет, мой гений. И жаловалась на краткость и сухость его посланий. В последние годы, когда здоровье Антона все ухудшалось, его письма становились все короче, и Ольга в конце концов написала ему: «Скоро ты пришлешь мне открытку с одной строчкой «Я еще жив»».
Очень огорчительно было, что, когда она наконец приезжала к нему, он был раздражителен и хмур — ведь он отлично понимал, что умирает; но и ей было несладко — она ведь тоже отлично понимала, что он умирает. И с этим взаимным пониманием они отправились вместе летом 1904 года в немецкий курортный городок Баденвайлер, где великий драматург скончался на руках у жены.
Трудно не посочувствовать Ольге — пережить такое горе почти сразу после свадьбы! Уже не говоря о том, как горько четыре года быть соломенной вдовой, чтобы стать в конце концов просто вдовой!
Лёва
Когда родители Лёвы убедились, что его физическое состояние позволяет ему находиться среди сверстников, они отдали его в Классическую гимназию. Там ему было скучно, и он бы оттуда сбежал, если бы учитель музыки не задумал создать симфонический оркестр из учеников. Способных к музыке мальчиков оказалось немного, так что Лёве достались почти все инструменты — он играл на рояле, скрипке, флейте и барабане. На вопросы родителей, нравится ли ему гимназия, он отвечал восторженным «Да!», а деталями они не интересовались.
Иногда мать Лёвы, прелестная Лулу, заходила в гимназию узнать об успехах сына. Ее утешали рассказами о том, что мальчик не выделяется большими достижениями в науках, но и не слишком отстает от других детей. К учителю музыки она не заглядывала — жену выдающегося инженера Константина Книппера, твердо нацеленную на будущую техническую карьеру сына, мало волновали его музыкальные наклонности. Она не сомневалась, что сын пойдет по стопам отца. Все бы так и осталось тайной для семьи, если бы, ставши чуть постарше, Лёва не увлекся химией.
Теперь после уроков он часами оставался в химическом кабинете, создавая новые вещества. Все шло прекрасно, пока однажды очередная смесь не взорвалась у него в руках. Прибежавшая на звук взрыва уборщица обнаружила Лёву лежащим на полу в небольшой лужице крови. Рана, к счастью, оказалась несерьезной царапиной, но шок у неудачливого экспериментатора был сильный — пришлось вызвать родителей. Они, как обычно, были в отъезде, и в гимназию примчалась испуганная Ольга — МХТ как раз прибыл в Петербург с гастролями.
