Когда эманципация крестьян повлекла за собою учреждение земств и новых судов, то правительство обратилось, за неимением надежного старого, к новому поколению и также не могло быть разборчивым; поэтому и в земскую, и в судебные области не могли не проникнуть современные демагогические стремления, хотя проявления их и не могли быть так бесшабашны и грубы, как в мировых учреждениях западных окраин после польского мятежа.
Между тем самодержавная власть не могла же в новых учреждениях создать себе оппозицию, потому она и старалась, сколько можно, ограничить их действия своею администрациею.
И вот являются, с одной стороны, соответствующие современным требованиям преобразования государственной машины, потребовавшие, в свою очередь, и введения в действие новых понятий, новых мировоззрений и новых сил, а с другой стороны, понадобились прежние, задерживающие новый механизм, приборы.
Но и в этот старинный регулятор нашей государственной машины, в администрацию, веяния времени внесли-таки новые элементы, а с тем вместе и недовольство, притворство и ненормальное положение.
Всякому здравомыслящему ясно, что в государстве, выступившем на новый путь, неустроенная смесь новых учреждений с старыми, отжившими – самое вредное и опасное дело. Всякий здравомыслящий видит, конечно, и чрезвычайную трудность регулировать тотчас и точно отношения нового к старому по мере каждого нововведения. Зная это, надо готовиться на встречу с препятствиями и, встретив их, не терять головы, не выходить из себя, не увлекаться в выборе средств для борьбы с препятствиями. Без сомнения, каждый русский, любящий свое отечество, не пожелает ослабления государственной мощи и власти; это было бы равносильно желанию видеть Россию распавшуюся на части, но все средства для усиления этой власти всегда двусмысленны; энергетические на вид, на деле могут произвести эффект, противоположный ожидаемому.
Я полагаю, что главное средство для усиления власти состоит в том, чтобы не сходить ни разу в сторону с предначертанного однажды пути; другими словами, знать хорошо и верно, чего хочешь. И хочется, и колется – это беда для власти.
4 марта
Третьего дня, второго марта, я взял перо под наплывом разных чувств и мыслей, стараясь уяснить себе, почему случилось – а я отвергаю случай, – что один из наших лучших государей погиб преждевременно от насильственной смерти. Я старался припомнить себе из прожитого теперь 25-летия все, что казалось мне имеющим хотя бы и отдаленную связь с катастрофою. Но, припоминая, я не мог не привести себе на намять и предшествовавшего царствованию Александра II 25-летия, и что же? Я прихожу невольно к убеждению, что весьма существенная, хотя и отдаленная, причина пагубной катастрофы скрывается в режиме николаевских времен, когда все было шито и крыто.
Эта ненормальная склонность в [нашей] интеллигентной молодежи к насильственным мерам идет оттуда. Вовсе не занимавшись политикою в 1840-х годах, я удивлялся и не понимал ясно мотивов той затаенной странной злобы, которую встречал нередко в откровенных беседах и у молодых людей; помню, что и тогда еще мне случалось слышать шипучие речи о готовности собеседников всадить нож или пулю всякому угнетателю и тирану, нарушающему человеческое достоинство. Я полагал тогда, что это юношеские вспышки, подобные тем, которых я наслышался в 10-м нумере, в 1820-х годах, но тон был уже иной и, очевидно, гнет ощущался сильнее и отчетливее.
К концу 1840-х годов прибавилось к этому еще и новое, небывалое стремление интеллигентной молодежи к сближению с меньшею братнею, проявившееся потом в деле Петрашевского.
При вступлении на престол Александра II, я, сделавшись попечителем, уже ясно замечал развитие и рост этих стремлений по мере того, как вопрос об эманципации приближался к своему окончанию.
Но кто в то время не увлекался и не волновался? По почину правительства даже и равнодушнейшие чиновные консерваторы считали обязанностью хоть немного да увлечься. Учащаяся молодежь рвалась к сближению с освобождаемым народом, а тут еще речь зашла и об эманципации поляков.
И вот мне живо представляется арена (со всеми аксессуарами) тайной и явной борьбы, возникшей между новыми, вызванными эманципациею на свет, стремлениями и государственною властью, то, по необходимости, поощряющей, то подавляющей вызванные ею на свет стремления.
Арена эта – освобожденное от крепостного права, но еще не свободное крестьянство. На ней борются, с одной стороны, самодержавная власть, по своему естественному праву стремящаяся укрепить и усилить себя освобожденною ею стихийною силою; с другой же стороны – новое, еще недозревшее поколение, с новыми, пришлыми и занесенными стремлениями, ищет в этой же самой стихийной силе почвы и материала для осуществления своих стремлений. Борьба неравная.
Власть располагает администрациею и новыми земскими и судебными учреждениями. Но и администрация, и учреждения оказываются уже не прежними безответно-повинующимися силами; они или ослабели, или прониклись сами новыми несподручными элементами.
У власти есть еще и обаяние, и военная сила, но первое сильно при довольстве; ко второй всякая государственная власть прибегает только в крайнем случае, когда надо нанести разом решительный удар, coup d’etat
[113]; в хронической внутренней неурядице оно – опасное средство. Но с другой стороны, вся сила – в увлечении, настоящем или напускном и вынужденном.
Можно вообразить себе, какую тревогу в свете причинили бы выпущенные из всех домов умалишенные, если б сумасшествие было у всех одно и то же и делало всех этих мономанов солидарными при осуществлении общей им idee fixe!
Можно ли бы было поручиться, что солидарные мономаны не достигнут, наконец, своей фантастической цели или заразят своими галлюцинациями и здоровых? Примеров было немало в истории. Мы все живем под влиянием психических поветрий, охватывающих целые общества и уклоняющих их далеко от прямого пути.
Немало способствует силе этой стороны и то, что она принуждена действовать подземно, подпольно, из-за угла и втихомолку. Никакая государственная власть одна, сама по себе, без содействия всех и каждого, не справится с подпольною крамолою, как скоро она успела хотя несколько организоваться. Дворцовая камарилья разве не такая же крамола, справься с нею попробуй административными и законными мерами. Итак, самодержавная государственная власть стремится по праву удержать за собою стихийную силу, и освобожденную ею для своей опоры и мощи на будущее время, а новое поколение пролетариев, авантюристов, недовольных, софтов
[114] стремится из увлечения, ненависти к государственной власти, корыстных целей, гоньбы за эффектом и т. п. привлечь к себе эту же самую стихию, усматривая и чуя найти в ней мощное средство, чтобы не допускать до усилия государственную власть, поставить все вверх дном и переделать весь свет по-своему, на свой лад.
