Мы пошли на вечеринку у бассейна, где нам что-то подсыпали в пунш, и это заставило нас смеяться без перерыва на протяжении почти четырнадцати часов.
Мы вышли погулять по пляжу – он в своем безупречном ансамбле и я в широкополой панаме с огромным японским зонтиком, укутанный в черно-белый кашемировый плед наподобие парео. Той еще мы были парочкой.
Полуобнаженные мужчины в стрингах и плавках у полосы прибоя кричали нам, смеясь: «Убирайтесь с пляжа, педики. Этот пляж не для вас!»
“ Большая часть модной элиты, включая дизайнеров высшего эшелона, работала, любила и жила на кокаине.”
Затем мы неторопливо направились в лес, так как слышали, что там мужчины собираются на виду у всех, чтобы заняться групповым сексом. Там под деревом мужчины, одетые лишь в кожаные ковбойские штаны, участвовали в групповой мастурбации. Это вызвало у нас новый приступ смеха, из-за чего собравшиеся под деревом свистели и шипели на нас, пока мы не ушли. Хотя мне нравилось наблюдать за этой сценой под влиянием нравов моего окружения, когда дело доходило до секса, я закрывался. Я сознательно сделал этот выбор. Секс сбивал меня с толку и заставлял чувствовать себя неловко. В респектабельных чернокожих семьях Юга об этом просто не говорили. Физическая близость любого рода сводилась к минимуму. Я могу вспомнить только два случая в детстве, когда бабушка меня обнимала: первый раз, когда в подростковом возрасте у меня случился приступ астмы. И второй раз, когда я, больной, лежал на диване, она подошла, натянула одеяло мне до шеи и обняла меня. Мамуля не выставляла свою любовь напоказ, и уж точно не на ежедневной основе. Она была любящей, но в то же время стоической, строгой и суровой. Слишком уж она была занята стиркой, глажкой, приготовлением курицы и другими повседневными делами скромной домохозяйки, эта по сути единственная мать, которую я знал.
Я рос, не понимая, что такое физическая близость: мои родители давно развелись, а бабушка овдовела. Мои внутренние монологи о романтике и любви были довольно путаными. Единственной моей страстью, впрочем как и многих других, была Энн Бибби, наша школьная королева выпускного бала. Пока я учился в колледже и в Брауне, у меня не было никого, никаких сексуальных контактов. Но в Нью-Йорке секс невозможно было игнорировать: все им занимались, и все его обсуждали. И это заставило меня смириться с тем, что я давно пытался забыть.
В детские годы меня лишил невинности человек, живший на соседней улице. Его звали Коук Браун, или, по крайней мере, таково было его прозвище в округе. Он заманил меня в дровяной сарай у моего дома и прямо на сырой темной земле воспользовался моей молодостью и наивностью в том, что каcалось сексуальных отношений. После, застегивая ширинку, он сказал: «Это наша тайная игра».
Бывало ли такое с другими мальчишками моего возраста? У меня не было ни малейшего представления. Я думал, что все так и должно было происходить, и это действительно случалось снова и снова, в темных углах, часто при свете дня.
Боявшийся, что о моих тайных играх станет известно, я продолжал жить день ото дня так, будто их не существовало. По мере того как эти эпизоды происходили чаще, я все больше погружался в себя. Я не осмеливался рассказать бабушке, что был прямо в двух шагах от дома, в темном сарае со взрослым мужчиной. Она пришла бы в отчаяние, а я покрыл бы себя позором. Я боялся сказать своему отцу, замечательному человеку, который любил меня, и, возможно, навлечь на себя обвинения и в итоге ссылку в какую-нибудь лечебницу. Или меня публично осудили бы священники, что равнялось изгнанию. Я чувствовал, что выхода у меня не было. Я ни с кем не делился и молча переживал боль и предательство, не прося ни у кого совета и не обращаясь за психологической помощью. Я чувствовал, что мои детские травмы ничтожны по сравнению со страданиями остального мира.
Прибежищем, спасавшим меня от стыда и молчания, была церковь. И бабушкин дом. Но эта темная сторона поглотила меня и затормозила мое эмоциональное развитие, пока я не вытянулся, как стебель фасоли, и не уехал в колледж, подальше от своих обидчиков. Так или иначе, со временем я осознал, что многие прошли через то, что было моей тайной.
Я сумел пережить надругательство над собой и потерю невинности, хотя понимаю, что это стало причиной многих моих личных проблем во взрослом возрасте. Жесткий диск в моем мозгу был поврежден на раннем этапе. Это мешало мне понять, как реагировать на романтические отношения. Все, чего я когда-либо хотел до этого момента, – это одобрение Дианы Вриланд, Энди Уорхола и Джона Фэйрчайлда.
Я избегал погружения в декадентский гедонистический котел Нью-Йорка, но мне нравилось слушать рассказы об этой жизни. Один человек неизменно мог вогнать меня в краску – эксперт по Пикассо Джон Ричардсон. Любимец всей Парк-авеню, он был ярким представителем аристократии и лучшим другом Паломы Пикассо и Максим де ла Фалез, а также Франсуаз и Аннет де ла Рента (второй жены Оскара) и Мики и Ахмета Эртеган. Он вращался в самых высших кругах общества. И при этом рассказывал мне о своих распутных похождениях субботними вечерами в Вест-Виллидж, в клубе Anvil – баре для геев, которые получают сексуальное удовольствие в кожаных ремнях и стропах, свисающих с потолка. На протяжении долгих десятилетий я был влюблен в сэра Джона Ричардсона. И хотя я никогда не рассказывал ему о своих чувствах, судя по его взгляду, он догадывался. Мы оставались добрыми друзьями до его смерти в 2019 году.
Иногда я заглядывал в Anvil или другие садомазо-притоны – подобные визиты были модным завершением ночных гулянок. В одну из таких ночей мы были вместе с Энди Уорхолом и Рудольфом Нуриевым. Чернокожий мужчина в кожаных штанах с вырезанной промежностью подсел ко мне, и я случайно встретился с ним взглядом. Он начал жестикулировать, потирая руку от локтя до запястья, и кивать.
«Что он пытается изобразить руками?» – спросил я.
«Он пытается соблазнить тебя, – сказал Нуриев. – Он хочет, чтобы ты отымел его сзади в подсобке».
Я, одетый в матовый тонкий свитер от Barry Scott, колье из металлической трубки на репсовой ленте и в бархатные брюки Rive Gauche, услышав это, взвизгнул и побежал к двери.
Studio 54 была больше мне по душе: здесь все танцевали со всеми. Люди перемещались от одного конца танцпола к другому и отплясывали с совершенными незнакомцами. Я проводил в Studio 54 четыре ночи в неделю, притом что на следующее утро в девять пятнадцать мне как штык нужно было появиться в офисе WWD. Я был на пике своей молодости и привлекательности. И хотя я недавно вырвался с сегрегированного Юга, мне нельзя было отказать в стиле и манерах. Я мог сиять во всем великолепии наравне с модной элитой.
“ Боявшийся, что о моих тайных играх станет известно, я продолжал жить день ото дня так, будто их не существовало.”
Многие танцевали в одиночку, за это их никто не осуждал. Когда же я был не один, моими любимыми партнерами по танцам были Маноло Бланик, Джон Ричардсон и Лулу де ла Фалез, дизайнер аксессуаров и муза Ива Сен-Лорана (почетного упоминания заслуживает также Дайана Росс, пришедшая однажды в платье Yves Saint Laurent, которую я закружил в танце так, что она почти касалась головой паркетного пола Studio 54).
