Близилась полночь, я был в офисе один. Набрав на старом шумном телексе текст под впечатлением от увиденного, я отправил его в Нью-Йорк и рухнул на заднее сиденье такси. Силы покинули меня, но в животе порхали бабочки – не от нервного возбуждения, а от того невероятного накала эмоций, свидетелем которого я сегодня стал. Я был частью фэшн-истории, работая на компанию, которой было важно мое мнение. Я знал, что, как только проснусь на следующее утро, мне позвонят Бетти Катру и Карл Лагерфельд, жаждущие узнать, что я увидел и почувствовал на показе Yves Saint Laurent. Мое сердце учащенно билось: это был момент, о котором я мечтал. Но я никогда не осмеливался предположить, что займу столь высокую позицию, будучи еще таким молодым, наивным и неискушенным. Я оказался на своем месте, там, где меня принимали. Здесь имел значение не мой черный цвет кожи, а мои мозги.
На следующий день мой обзор вышел на первой полосе и имел оглушительный успех. Ив сказал, что никогда еще модные критики не писали ничего лучше о его показах. Диана Вриланд прислала телеграмму, в которой восхваляла мои последние достижения и особенно обзор бродвейской коллекции. Мистер Фэйрчайлд был мной так доволен, что я снова получил повышение: редактор моды WWD и W по всей Европе.
В начале пути я шел один и никогда не показывал, насколько неуверенно себя чувствовал. Горделивая осанка отчасти мне в этом помогала. Я был высоким и стройным и нравился всем, с кем водил знакомство: Юберу де Живанши, Иву Сен-Лорану и более других Карлу Лагерфельду. Я был создан для города огней. Мои лучшие друзья были влиятельнейшими фигурами в парижском мире моды. Я шел рядом с титанами, преломлял с ними хлеб, присутствовал при аудиенциях в их золоченых гостиных, где они представляли свои дизайн-идеи. Для меня это было воплощением идеала. Каким далеким казался теперь маленький, полный расовых предрассудков Дарем в Северной Каролине, где начался мой путь и где я выжил исключительно благодаря ценностям, которые привила мне бабушка, а также благодаря вере и силе духа. Париж изобиловал яркими персонажами и тонкими интригами, распущенностью, наркотиками, скандалами – это было не похоже на мир, где я вырос. В Париже я был единственным чернокожим в первом ряду на показах от кутюр и прет-а-порте среди белых акул стиля.
Бетти Катру однажды заметила, что я «внезапно, за одну ночь стал королем Парижа». Я писал не покладая рук. В течение дня я встречался с дизайнерами, пробираясь сквозь толпу, чтобы познакомиться с самыми многообещающими и талантливыми. А потом виделся с ними же на вечеринках. После этого я мчался в офис штаб-квартиры WWD, чтобы к полуночи успеть напечатать свои репортажи обо всем увиденном и отправить их в Нью-Йорк для публикации в следующем номере. Я никогда не сомневался в том, что смогу быть лучшим журналистом и стилистом WWD в Париже. Они меня выбрали: Париж был у моих ног. Я всегда чувствовал, что Карл и Ив считались со мной и моим мнением.
У нас был свой, не вписывающийся в общие рамки стиль жизни, и мы соединялись, как молекулы, состоящие из атомов эго, гламура и власти. Я был неотъемлемой частью этого процесса.
Я не должен был стать редактором моды. Я не должен был оказаться в Париже и уж точно не должен был сидеть в первом ряду. Но все же я здесь.
“ В Париже я был единственным чернокожим в первом ряду на показах от кутюр и прет-а-порте среди белых акул стиля.”
У меня нет иллюзий относительно того, почему люди тянулись ко мне. Да, я был неглуп, но, кроме того, я был близок с Карлом Лагерфельдом.
И мы еще больше сблизились за время моего пребывания в Париже. Мы созванивались по утрам почти каждый день перед его выходом из дома. Он любил общаться по телефону. Мы вместе обедали, ужинали, встречались на вечеринках, затем расходились по домам и снова висели по два или три часа на телефоне, прежде чем пойти спать. И с утра все это повторялось. Это было похоже на связь лучших друзей по колледжу. Наше общение всегда было легким и непринужденным, мы не вели серьезные скучные беседы. Карл всегда обращался со мной как с ровней.
Когда у нас не было возможности созваниваться, мы писали друг другу длинные обстоятельные письма, которые доставляли парижские курьеры, точно так же, как это делали люди сотни лет до нас. Карл очень любил канцелярские принадлежности: его бумага для писем была разработана и произведена специально для его нужд. В апартаментах Карла на улице Университэ была специальная кладовая, где хранились запасы писчей бумаги и конверты всех возможных размеров (другая кладовая была заполнена его огромной коллекцией жестких чемоданов Goyard). Из этих больших конвертов я доставал листы, исписанные его барочным почерком, который я быстро научился разбирать. Писать другу письма на бумаге было для него настоящим удовольствием. Годами мы либо общались по факсу, либо вели многочасовые разговоры по телефону.
Другие редакторы недоумевали: что Карл во мне нашел? Джун Вейр, старший редактор моды в WWD, спросила коллегу: «Что, скажите на милость, общего у Карла Лагерфельда и Андре?»
Люди думали, что мы были любовниками, но это не соответствует действительности и никогда не соответствовало. И любовником Дианы Вриланд я тоже не был, как утверждали многие злые языки. Почему-то всегда присутствует предубеждение, что если я чернокожий, то людей могут интересовать исключительно мои гениталии. Я видел Карла полуобнаженным лишь раз, мельком, когда он переодевался у себя в спальне и стоял в одних трусах и носках, не закрыв дверь. Мы действительно были очень близки, но не настолько близки.
Ближе к концу 1978 года я взял у Карла интервью для W, в котором он был откровенен, как никогда ранее. Он рассказывал в этом интервью: «Когда мне было четыре года, я попросил, чтобы мама в качестве подарка на день рождения наняла мне камердинера. Я хотел, чтобы моя одежда была подготовлена и я мог надевать все, что пожелаю, в любое время дня. С десяти лет я носил шляпы, высокие воротники и галстуки. Я никогда не играл с другими детьми. Я читал книги и день и ночь рисовал».
Карл восхищал меня своим бесконечным и неизменным уважением к технике и мастерству в своей профессии. И еще меня завораживало, как работает его ум, находивший пересечения мировой истории с историей современного кино, литературы, поэзии. Каждая минута, проведенная с Карлом, была мини-ликбезом: нас объединяла страстная тяга к знаниям. Он свободно говорил на французском, немецком, английском и итальянском языках. От него я узнавал обо всем на свете: от моды и мебели до истории. Я столько нового почерпнул для себя о Франции, о восемнадцатом веке. Карл был ходячей энциклопедией. Его библиотека насчитывала более пятидесяти тысяч книг, которые были аккуратно выстроены рядами на полках высотой до потолка в фотостудии на улице Лиль, дом семь. И он прочел большинство из них, если не все. Своим литературным образованием я во многом обязан Карлу. Он постоянно присылал мне книги, которые я, по его мнению, должен был прочитать. Многие из них я все еще храню.
Так случилось, что благодаря моей дружбе с Карлом я узнавал самые свежие и сенсационные новости о парижской жизни и мире моды от одного из самых авторитетных источников. Он также был автором великолепных высказываний: «Самое худшее, что может сделать фэшн-дизайнер, – это без конца болтать о своей креативности, о том, кто он, как развивается. Просто заткнись и делай свое дело». Мистеру Фэйрчайлду это очень понравилось.
