К тому же я, видимо, боялся ехать в Лондон. Когда WWD командировали меня в Париж, они обо всем позаботились. Мне оставалось только собрать свои вещи и сесть в самолет. Анна не предлагала мне стильные меблированные апартаменты – бюджет британского Vogue не мог покрыть такие расходы.
Вместо позиции в Лондоне я получил любезное предложение от мистера Либермана занять должность редактора по стилю в Vanity Fair под общим руководством редактора Тины Браун. Однозначно, Анна Винтур приложила руку к тому, чтобы этот перевод прошел легко.
Журнал Vanity Fair дал мне такую степень свободы, которой не было для меня в Vogue. Впервые мне доверили самостоятельно разрабатывать концепции. Плюс я наслаждался работой с Тиной Браун и у меня оставалось время на общение с Анной Винтур. Когда я приезжал в Лондон к лорду Сноудону, я мог заскочить к Анне в офис, и она просила сотрудников позволить мне поработать пару дней за их столами. Я имею в виду важных людей, таких как креативный директор Патрик Кинмонт! Она показывала мне макеты, и мы обсуждали дизайн, словно по-прежнему были коллегами. Нас объединяла наша преданность общему делу.
В 1987 году, на пятьдесят восьмом году жизни, скоропостижно скончался Энди Уорхол. В соборе Святого Патрика на Пятой авеню прошла грандиозная поминальная месса, на которой присутствовал весь Нью-Йорк. Этот печальный повод собрал людей, наполнивших церковь до отказа. Я сидел рядом с Изабеллой Блоу, надевшей красивый черный костюм от кутюр Bill Blass (за который она заплатила) и соответствующую случаю шляпу. Мы сидели на одной скамье с Домиником Данном
[18]. Во время отпевания я подумал о том, какое влияние Энди оказал на развитие моей карьеры. Он был мне замечательным боссом и верным другом до самой кончины. Энди умел принимать людей во всем их многообразии. То, что вы были не таким, как другие, никогда не было для него проблемой: именно этого он и ожидал от своих друзей. Мне повезло, что я испытал такого рода отношение на заре своей карьеры. Он был одним из величайших художников двадцатого века, и его наследие будет продолжать поражать умы.
Вскоре после похорон Анна вернулась в Нью-Йорк в качестве главного редактора House&Garden. Первой ее задачей было сменить название журнала на HG. Второй – назначить меня креативным директором. Она не рассказала мне, почему сменила пост, но она и не была обязана. Я не был слеп: было очевидно, к чему все идет. Хоть об этом и не говорили вслух, все понимали, что Анна метит на место Грейс Мирабеллы.
Переход Анны в House&Garden был смелым шагом, он привлек много внимания, причем не всегда позитивного. Тем не менее нам там было хорошо. Мы оба приезжали в офис к половине восьмого утра, и часто наши арендованные седаны Condé Nast от Big Apple Car могли поравняться на Мэдисон-авеню. Мы опускали стекла и махали друг другу, пробираясь в центр города через утренние пробки.
Анна времени зря не теряла: она принимала решения быстро и никогда их не меняла. В самом начале первый час дня посвящался расчистке арт-отдела от всех накопившихся портфолио, снятых, но так и не пригодившихся. Мы заново создавали журнал по дизайну интерьеров, и эти пыльные старые фото должны были освободить ценное место для нового контента.
Подписчики HG, в основном проживающие в Верхнем Ист-Сайде, пребывали в смятении и отменяли подписку. Анна мыслила нестандартно, и мистер Ньюхаус всячески ее поддерживал и всецело доверял ей. Для сентябрьского номера Анна заказала фотографу лорду Сноудону портреты лучших американских дизайнеров интерьера в их собственном жилье. На обложку он снял Систер Пэриш, а также Марка Хэмптона – великих декораторов. Для всех фото он накрывал мебель чехлами, чтобы читатели не увидели личных пристрастий и стиля дизайнеров. Это было несколько странно, но позволяло сфотографировать этих потрясающих людей так, чтобы на первый план вышла их личность.
Хайят Басс, дочь Сида и Энн Басс, работала у меня стажером в HG. Сид Басс был знаменитым техасским миллиардером, а Энн – одной из премиальных клиенток парижских Домов высокой моды, прежде всего Valentino. Мне всегда могла пригодиться помощь ассистента, поэтому я согласился.
Хайят была прекрасным стажером и на мои постоянные требования и указания реагировала спокойно и тихо, как церковная мышь, затаившаяся в углу офиса возле двери, где стоял ее стол. В конце лета мы вместе с ее матерью отправились на торжественный обед в La Grenouille. Энн Басс пришла в жакете от Christian Lacroix. Когда мы сели за стол, она сказала: «Вы хороший человек, Андре. Знаете, я вас проверяла».
«Прошу прощения, в каком смысле?»
«Я наводила о вас справки, чтобы убедиться, что вы благонадежны. Не могла же я позволить, чтобы моя дочь работала абы на кого».
Думаю, она хотела быть уверенной, что я не был бывшим уголовником, не привлекался за наркотики или что-то в этом роде. Как мать, она имела право беспокоиться. Я не обиделся. После этого мы стали добрыми друзьями и каждый сезон встречались на показах коллекций от кутюр в Париже.
В HG мы стали практиковать многодневные съемки с проживанием в домах. Это могли быть виллы, старинные поместья в Европе и даже загородный особняк Кристиана Лакруа. Энн Басс организовала для меня съемку в Badminton House, грандиозном английском поместье семнадцатого века с тремя сотнями комнат. Это было родовое гнездо герцога и герцогини Бофор. Я провел там три дня, фотографируя великолепные интерьеры.
Анна Винтур отправила меня в Регенсбург сфотографировать для HG княгиню Глорию фон Турн-и-Таксис в родовом дворце семейства. Карл когда-то рассказывал мне об этой немецкой аристократке, вышедшей замуж за князя Йоханнеса фон Турн-и-Таксис, одного из самых богатых людей в Европе. Приехав в Париж, она произвела настоящий фурор, заказывая десятки костюмов Chanel и Lacroix. У нее были километры и километры одежды от кутюр.
Впервые оказавшись в Париже, княгиня Глория одевалась чрезвычайно консервативно: нити жемчуга, кашемировые двойки, юбки из твида. К моменту, когда мы встретились для съемки в HG, она превратилась в экстравагантного панка от кутюр: сделала рваную стрижку и играла в музыкальной группе. Она владела великолепной тиарой с огромным синим сапфиром в центре, которая когда-то принадлежала Марии-Антуанетте. Тиара была частью коллекции фамильных ювелирных украшений князей Турн-и-Таксис.
Я прибыл во дворец, и у меня захватило дух: двор, масштаб сооружений – все это было грандиознее, чем в обычной жизни, грандиознее даже, чем Букингемский дворец. Меня проводили в приемную, где мы с фотографом Максом Вадукулом бесконечно долго ждали, когда к нам спустится княгиня. Пока ей делали макияж и укладку, мы изучали дворец, чтобы выбрать места для съемки. В одной из спален мы нашли кровать в стиле ампир в форме лебедя. Глория спустилась в полдень, села на кровать и сыграла на гитаре. Фотографии имели успех, и мы стали близкими друзьями.
В следующем году умер муж княгини Глории, преподнеся ей сюрприз: миллионные долги, о которых она не подозревала. Она нашла блестящего юриста в Нью-Йорке и устроила большую распродажу старинной мебели и антикварных автомобилей из дворца. Благодаря своей деловой смекалке она спасла семейное состояние.
