Билл Каннингем вызвался помочь. Он купил один из рисунков Антонио, чтобы оплатить его медицинские счета. Он заплатил за него наличными и затем перепродал за астрономическую сумму, и эти деньги тоже пошли на лечение Антонио.
Возможно, это помогло Антонио уйти в более комфортных условиях, но эффективного лечения его болезни просто не существовало. Он умер в 1987 году от осложнений, вызванных СПИДом.
Сначала никто не понимал, что происходит и что это за так называемый «рак геев», ворвавшийся в индустрию моды. Конечно же, проблема касалось не только геев; Тина Чоу вскоре сама умерла от последствий СПИДа.
Джо Макдональд, успешный манекенщик, одним из первых умер от СПИДа. Питер Лестер из Interview, Фабрис Симон, замечательный гаитянский дизайнер, модельер Рональд Колодзи тоже умерли. Как и Скотт Барри, один из наиболее успешных чернокожих американских дизайнеров. Барри жил в элегантном особняке из коричневого камня в стиле ар-деко, обставленном банкетками, обитыми роскошным атласом цвета слоновой кости. Я часто думаю о том, каким был бы мир, если бы Скотт Барри жил.
Я не умаляю своих достоинств, говоря, что моя сила заключалась в моей способности быть рядом с маленькой, великой, сильной белой женщиной и поддерживать ее видение. Диана Вриланд всегда отвечала мне безусловной любовью, а Анна Винтур и я стали очень близки. Хочу пояснить, однако, что ни одна из них не ощущалась мной как маленькая женщина. За исключением случаев, когда дело касалось размера одежды.
Анна относилась ко мне как к члену семьи и всегда была рядом, если я в ней нуждался. Когда я решил купить бабушке дом в Дареме в 1988 году, она пошла к С. И. Ньюхаусу и договорилась о беспроцентном займе для меня. Я был так счастлив, что могу это сделать, но она недолго наслаждалась новым жильем. Через год моя бабушка Бенни Фрэнсис Дэвис умерла. В августе того же года скончалась и Диана Вриланд.
Эти две женщины превратили меня в мужчину, которым я являюсь сегодня. Мамуля излучала настоящую безусловную любовь, и я рос в безопасности, о которой она заботилась. Диана Вриланд своим примером дала мне уверенность, размах и смелость стать тем, кем я являюсь сейчас. Их уход примерно в одно и то же время был для меня огромной потерей.
Похоронив бабушку и посетив закрытую семейную похоронную мессу по миссис Вриланд в маленькой часовне епископальной церкви Святого Фомы, я почувствовал всю силу своего горя. За утешением я обратился к еде. У меня началось расстройство пищевого поведения. Некоторые начинают пить, я же съедал по две пачки инжирного печенья Fig Newtons каждый вечер. Переедая, я страдал, испытывал стыд и ненависть к себе. Вскоре килограммы начали откладываться на ранее стройной фигуре.
Я никому не рассказывал, как глубока моя депрессия. Днем я надевал маску, напуская на себя бодрый вид и прячась за модными доспехами, но дома я чувствовал одиночество, скучая по этим двум женщинам, значившим столь много в моей жизни. Во мне был свет благодаря бабушкиному воспитанию и примеру, который она показывала мне. Я шел по жизни с достоинством, как и она, хотя бабушка была лишена возможности добиться большего из-за отсутствия образования и уклада жизни, принятого на Юге. Позже ей все же удалось совершить невозможное, став председателем церковного диаконского совета. По этому случаю я пожертвовал церкви деньги на комнату для причастий в ее честь.
После смерти бабушки я присоединился к Абиссинской баптистской церкви в Гарлеме. Церковь всегда была частью моей жизни, хотя я это и не афишировал. Мои друзья знали, что я хожу в церковь каждое воскресенье, но на работе я об этом не распространялся. Моя рабочая и духовная жизнь были разными вселенными.
Святилище церкви очищало и оберегало мой дух. Традиция ходить в церковь раз в неделю для меня как ритуал обновления, насыщения крови кислородом. Я так давно здесь не был. Проблемы у меня были не с церковью, а с самим собой; я сказал себе, что церковь внутри меня. Отказ от регулярного посещения церкви, к которому я был приучен с восьмилетнего возраста, привел к эмоциональной нестабильности. Так или иначе, я всегда возвращаюсь сюда, чтобы служба, песнопения, молитва напомнили мне, что в черной церкви есть святость и любовь.
Я чувствую себя членом большой семьи, когда дьяконы приветствуют меня добрыми улыбками перед началом утренней службы. И когда прихожанка той же церкви Сисели Тайсон
[19] говорит: «Ты вернулся. Где ты так долго пропадал?» – это тоже согревает мое сердце. Незнакомцы – да, незнакомцы – проявляют ко мне искреннее уважение и любовь на утренней церковной службе. Я очень полагаюсь на свою веру и церковь. Я просто сажусь на скамью и, покачиваясь в молитве, благодарю Господа за все, что мне довелось преодолеть.
После смерти бабушки мы с матерью окончательно отдалились друг от друга. Я просто отказался с ней разговаривать. Накопилось очень много ситуаций, когда мать оскорбляла и меня, и бабушку. У них были ужасные отношения: бабушка делала то, что мать не хотела делать, – заботилась обо мне. Мать обижалась за нее на это, но мне так было лучше. Моя бабушка привила мне ценности и традиции семьи и любви. И все же было несколько моментов, когда мне удавалось общаться с матерью, чаще всего на тему одежды. Например, когда она повела меня к лучшему портному в Вашингтоне, округ Колумбия, заказать мой первый костюм – двубортный, из темно-синей шерстяной саржи. Я сказал портному, что хочу, чтобы он был по фигуре с узкими брюками, как у Beatles, но при этом подходил для посещения церкви. В конце концов, куда я еще ходил в костюме, как не в церковь?
“ Сначала никто не понимал, что происходит и что это за так называемый «рак геев», ворвавшийся в индустрию моды.”
Однажды на Пасху мама приехала в Дарем в бледно-голубом шерстяном костюме Fragonard. Я спросил ее, откуда у нее такой красивый воскресный костюм, и она ответила: «Это не воскресный костюм, а костюм для прогулок».
В тот момент я понял, что у матери хороший вкус. Она разбиралась в моделях нью-йоркских производителей и инстинктивно находила правильные простые линии одежды. Этот костюм, как я теперь понимаю, иллюстрировал кредо Дианы Вриланд: «Элегантность – это отказ от лишнего».
Мать любила одежду, но я не уверен до конца, что она по-настоящему когда-либо любила меня.
Немногие пережили эпидемию СПИДа восьмидесятых-девяностых годов. Ушел и Жак де Баше, любовь всей жизни Карла Лагерфельда.
Когда Жак заболел, с ним невозможно было находиться рядом – он стал невыносим. Последний раз я видел его за кулисами одного из показов Карла, и он вел себя крайне заносчиво по отношению ко мне, бросая оскорбления. Пока он давал выход кипевшей в нем ненависти, я молча удалился. На самом деле ко мне это не имело никакого отношения, было совершенно очевидно, что сознание Жака помутилось. Тогда я понял, что он болен. Он не выглядел больным, но такие слухи ходили. Это была наша последняя встреча, и Жак уже не был самим собой – так находила выражение боль, от которой он страдал. Он вел себя так не только со мной; Жак отталкивал всех, кого знал, всех близких друзей Карла, включая Анну Пьяджи.
