Карл навещал Жака в больнице каждый день. Принцесса Диана де Бово-Краон, подруга Жака, почти всегда приходила с ним. Она была словно родственная душа для Карла и оставалась рядом до самого тяжелого момента кончины Жака де Баше.
Жак умер спустя две недели после смерти Дианы Вриланд. Карл никогда не обсуждал со мной его болезнь или уход. Ни разу. Пышных похорон не было, лишь небольшая служба в церкви, где присутствовали Карл, Диана де Бово-Краон и мать Жака. Больше никого не было. По словам Дианы, Карл потерял сознание, когда увидел Жака в гробу. Прах Жака разделили: половину забрала его мать, а вторая часть была отправлена в замок Карла в Бретани, где хранилась в отдельной часовне.
В том году Карл пригласил меня провести Рождество и следующие за ним две недели в своем загородном доме в Ле-Ме-сюр-Сен, в двадцати минутах езды от Парижа (позже он передал этот дом принцессе Монако Каролине). Я предполагал, что Карл будет горевать по Жаку, и, поскольку я сам еще оплакивал бабушку и Диану Вриланд, мы могли бы скорбеть вместе.
«Приезжай в Ле-Ме-сюр-Сен, оставайся сколько хочешь», – написал мне Карл.
В канун Рождества он отправил меня на «Конкорде» в Париж. После посещения церкви я упаковал весь свой багаж Louis Vuitton и прибыл в терминал Air France в Нью-Йорке. Я просто сказал им: «Меня зовут Андре Леон Телли», и мне вручили билет. Когда я приземлился в Париже, личный водитель и телохранитель Карла Бриам встретил меня и отвез прямо в загородную усадьбу в Ле-Ме-сюр-Сен.
Я прибыл за полночь, и Карл меня ждал, не ложился спать. Присутствовали также Лора де Бово-Краон, мачеха принцессы Дианы, и Эрик Райт, ассистент Карла на протяжении долгих лет. Прежде чем разойтись по спальням, все открыли свои рождественские подарки. Я ничего не дарил Карлу – так он пожелал. Ему было невозможно что-нибудь подарить, разве что книгу, но у него был доступ ко всем книгам магазина Galignani на улице Риволи. Карл протянул мне небольшой конус из бумаги с изображениями рождественских эльфов. Внутри, завернутая в папиросную бумагу, помещалась булавка Фаберже с изящно выписанными инициалами ALT на пластине из голубого опала в обрамлении бриллиантов. Это было сногсшибательно!
Дом Ле-Ме был достаточно большим, чтобы у каждого из нас были собственные комнаты, красиво убранные кровати, банные полотенца из льна от Porthault и цветы от любимого парижского флориста Карла. Помещения были обставлены прекрасной французской антикварной мебелью, светильники покрывали огромные бледно-персиковые абажуры начала двадцатого века, типичные для немецких домов. Они напоминали Карлу о его детстве в Германии, где его окружала подобная обстановка. Из каждой спальни открывался великолепный вид, а толстые стены не пропускали звук.
Завтрак всегда подавали в постель. Обед и ужин полностью зависели от расписания Карла и были чистой импровизацией. Его ателье находилось в отдельном здании над гаражом, и доступ в него был закрыт. Ни в одном доме Карла вы не входили в его мастерскую без приглашения. Если вы видели его художественные принадлежности, то исключительно потому, что Карл позволял вам их увидеть и при этом стоял подле вас. Его нельзя было беспокоить, когда он рисовал.
Даже на каникулах Карл работал над своей коллекцией от кутюр каждый день. Он ездил в город, покупал газеты, играл со своим маленьким терьером, включал музыку и садился рисовать коллекции. К ужину мы одевались: Карл всегда в жестких викторианских воротничках, белых рубашках и галстуках, я – в галстуках и свитерах в тирольском стиле, купленных в Comme des Garçons. Лора де Бово-Краон одевалась, естественно, в Chanel. Мы не приступали к еде без него, как он просил. Каждая трапеза была роскошной и сервировалась на изысканном фарфоре.
В течение тех двух недель я виделся с Карлом только в официальной обстановке – за обедом и ужином. Ни единого раза он не упомянул о смерти или болезни Жака, кончине моей бабушки или миссис Вриланд. Все мои идеи о том, как мы разделим горечь утраты, можно было забыть – это быстро стало очевидным. И только сейчас я осознал, что Карл никогда не спрашивал меня о бабушке, ее болезни и уходе. Карл никому не позволял оборачиваться назад. Он ненавидел разговоры о личных утратах. Я никогда не видел, чтобы Карл горевал или оплакивал кого-либо.
Это не означает, что в глубине души он не скорбел. Хотя, казалось, он физически присутствовал среди нас, мыслями он был далеко. Наверняка было сложно сказать, так как он всегда носил солнцезащитные очки. Остальным приходилось подстраиваться и вести беседы за ужином. Мы с Лорой были в полной боевой готовности, пытаясь развлечь его как только могли. Каждая трапеза сопровождалась беседой на его любимые темы: литература, искусство, музыка. Карл был из тех людей, которых нельзя принимать как должное. Вы всегда должны были быть в тонусе, когда приходили к нему, и одетыми с иголочки. Вы не могли себе позволить, чтобы он увидел вас в одной и той же одежде дважды, даже в один день.
Поскольку я планировал задержаться у Карла в Ле-Ме еще на пару дней, Анна Винтур решила, что я могу поснимать там для Vogue. Я организовал съемку падчерицы Лоры де Бово-Краон, принцессы Дианы де Бово-Краон, подруги Жака, на лужайке перед домом в Chanel от кутюр.
В тот момент, когда номер журнала с этой фотосессией поступил в продажу, Карл велел Бриаму вынести из дома все личные вещи семьи де Бово-Краон и передать их консьержу по их адресу в Париже. Он никогда больше с ними не разговаривал. Никаких объяснений дано не было. Возможно, принцесса Диана слишком напоминала ему о Жаке? Но вот так просто собрать ее чемоданы? Это было ужасно.
В марте следующего года Рой Холстон Фроуик, король американской моды и индивидуального пошива, также умер от СПИДа в возрасте пятидесяти семи лет. Последние месяцы своей жизни Холстон провел в Калифорнии, где его возили в «Роллс-Ройсе» по Тихоокеанскому побережью от Санта-Барбары до Лос-Анджелеса.
Вскоре после этого без гроша в кармане умер от СПИДа и Виктор Гюго, давно переехавший из особняка Холстона авторства Пола Рудольфа.
Что, если бы Холстон дожил до моих лет? Его талант не уступал гению Сен-Лорана или Юбера де Живанши. Минималистичная элегантность его кашемировых двоек, которые носили Джеки О
[20] и Лорен Бэкол, была последним словом моды.
“ Если мне было грустно, я начинал есть. Если это не помогало, я продолжал есть, пока в конце концов не получал необходимый эффект.”
В то ужасное время мое сексуальное воздержание спасло мне жизнь. Фран Лебовиц называла меня «монахиней» – и была недалека от истины. Несмотря на окружавшие меня вездесущие наркотики и секс, я редко принимал во всем этом участие, частично из чувства страха. Я не доверял людям. Возможно, после ситуации с Майклом Коуди и Пьером Берже я боялся, что даже мысль о том, чтобы с кем-то переспать, вызовет волну сплетен обо мне. Исходя из моего опыта, это могло роковым образом сказаться на моей карьере.
На самом деле я был слишком напряжен и зажат, чтобы завести любовника. Я не преодолел последствий своей детской травмы, и теперь близкие отношения меня пугали. Я вытеснил все мысли о любви. Вместо этого я продолжал фокусироваться на карьере, даже не задумываясь о личной жизни, пока не стало слишком поздно, чтобы что-то начинать. Моими друзьями были коллеги по работе – Бетти Катру, Лулу де ла Фалез и Карл. Моя социальная жизнь заключалась в посещении примерок с Сао Шлюмберже. Я считал себя очень умным тогда.
