Энди, бывало, проказничал, порой выходил из себя, но на меня он не злился никогда. Иногда он клал свою бледную руку мне на ширинку (всегда на публике, никогда наедине), и я просто стряхивал ее, как надоедливых мух, которые досаждали мне на крыльце дома на Юге. Однажды мы с ним и Аззедином Алайя пошли на дневной сеанс в кино в Верхнем Ист-Сайде, и Энди без конца хватал меня за промежность. Каждый раз, когда я вскрикивал: «Энди!», Аззедин умирал от хохота. Энди был наивен, ничто в его поведении не оскорбляло меня. Он по-детски смотрел на мир через цветные стеклышки калейдоскопа. Энди был добрым человеком, и я считал его близким другом.
Когда у Энди было хорошее настроение, он создавал для сотрудников маленькие арт-объекты со своим автографом. Шелкография из какой-нибудь своей серии или небольшая картина с леденцом в форме обернутого в кружево сердечка на День святого Валентина. Это были красивые жесты.
Энди предложил мне поучаствовать в работе над его серией Oxidation («Окисление»), известной также как «Картины, написанные мочой».
В ту же секунду я ответил: «Энди, спасибо, нет». Я с ужасом представил себе, что будет, если бабушка, или мать, или отец узнают об этом. Мочиться ради искусства? Это разбило бы сердце Мамули, узнай она, что я, живя успешной, полной приключений жизнью в Нью-Йорке, провожу время, создавая картины с помощью мочи.
Энди также предлагал мне поучаствовать в создании серии картин Sex Parts («Интимные части тела»). Мы были в офисе редактора Interview Боба Коласелло, и Энди сказал: «Блин, Андре, ты только подумай: Виктор Гюго это делает. Ты можешь прославиться и прославить свой член. Все, что тебе нужно, это позволить мне снять на Polaroid, как ты мочишься на холст. И одну карточку я тебе подарю».
Под Виктором Гюго Энди подразумевал не писателя, а Виктора Гюго из службы эскорта, который был любовником Холстона. Красавец из Венесуэлы, славящийся своими мужскими достоинствами и изумительной кожей, он также был оформителем витрин бутика Halston и, по-видимому, теперь каким-то образом получил «работу» на Фабрике, занимаясь мочеиспусканиями в рамках открытого сексуального исследования.
Действительно ли его звали Виктор Гюго? Нет, конечно же нет. В этом Викторе Гюго не было ничего даже отдаленно напоминающего оригинал. Он никогда не цитировал литературного гиганта, никогда не говорил о нем. Он не блистал литературным талантом. Но он мочился на холст Энди Уорхола, и его пенис действительно стал знаменитым.
Энди нравилось проводить время с Виктором, и он часто вовлекал его в жизнь Фабрики. Я хорошо его знал, но не был свидетелем того, как его пенис в состоянии полной эрекции находился во рту у Энди в творческом порыве, пока остальные были заняты подготовкой к выпуску очередного номера Interview.
Как бы ужасно это ни звучало, но в какой-то период Энди действительно рекламировал порнографию через Виктора Гюго. (Для протокола: я не сомневаюсь в том, что Энди никогда не занимался сексом с Гюго, за исключением эпизодов с Polaroid ради искусства.) Виктор утвердился как художник-разрушитель со своей яркой индивидуальностью на многогранной культурной сцене Нью-Йорка. В одной из витрин бутика Halston была выставлена экспозиция, которая изображала женщину, рожающую в платье Halston. Однажды он окунул живого цыпленка в жидкость цвета крови и пустил его гулять по коридору, выстланному белым ковром, в таунхаусе Холстона в Ист-Сайде, спроектированном знаменитым архитектором Полом Рудольфом. Он хотел шокировать Холстона, и ему это удалось.
“ С Энди каждый мог быть кем угодно, и все были на равных – и трансвеститы, и наследницы огромных состояний.”
Американский дизайнер Норма Камали работала на Мэдисон-авеню и подружилась с Виктором. Он заходил к ней почти каждый день. Однажды Норма работала над моделью нового купальника; произошла утечка, и вскоре модель была представлена как оригинальный дизайн Halston на первой странице журнала Women’s Wear Daily. Норма набросилась на Виктора, но он вел себя как напроказничавший ребенок, застигнутый врасплох за чем-то запретным.
Позже он был прощен: Виктор появился в студии Нормы с огромными шелковыми списанными парашютами. Она виртуозно превратила их в модные шедевры – жакеты, гофрированные брюки, бальные платья и комбинезоны, – сохранив нетронутыми вытяжные парашютные кольца. Позже Диана Вриланд настояла на том, чтобы они были включены в ее выставку «Ярмарка тщеславия» (Vanity Fair) в Институте костюма. Так Норма превратила свое поражение в победу!
Примерно в то же время мы с Ридом Эвансом однажды остались в гостях у Кельвина Кляйна с ночевкой в его доме на Файер-Айленде, в элегантном районе Пайнс. Так получилось, что нам досталась одна кровать на двоих, и, когда мы уже засыпали, вошел Виктор и рухнул на нас. Без приглашения. Он провалился в сон, как медведь в зимнюю спячку. Движимые любопытством, мы с Ридом решили посмотреть на легендарный размер его пениса, откинули белые покрывала и явили свету семейную реликвию, которую Рид сравнил с салями Schaller and Weber. Она не была обрезана – это все, что я помню. В ту ночь мы спали втроем: я на одном краю кровати, Виктор на другом, и Рид посередине.
В 1975 году Карл Лагерфельд стал креативным директором Chloé, заняв свое место на вершине модного олимпа. До него это был солидный буржуазный бренд для домохозяек, которые могли себе позволить покупать качественную одежду прет-а-порте в Париже. После прихода Карла Chloé стала чрезвычайно влиятельной маркой. Грейс Мирабелла, сменившая миссис Вриланд на посту главного редактора Vogue, выходила замуж в белой блузе Chloé с высоким воротом, расшитой жемчугом. Выбрать Chloé вместо Yves Saint Laurent было знаковым жестом.
Сегмент прет-а-порте набирал обороты, а у Карла всегда был дар создавать причудливые инновационные модели, которые единодушно одобрялись как компаниями розничной торговли, так и прессой. Он мог сделать принт с изображением роботов и луноходов и превратить его в платье стоимостью в тысячу долларов. Или выпустить бижутерию в виде больших пластиковых петухов и цыплят, или колье из тюльпанов неоновых цветов и предложить носить такое поверх роскошной базовой вещи, например редингота из черной шерсти, изысканного и дорогого, которому сноса не было.
Его коллекции были сюрреалистичными и сложными, но главное – молодыми по духу и вдохновенными. Это же читалось в подходе Карла к фэшн-показам Chloé. Он сознательно не выстраивал заранее очередность появления моделей на подиуме. За кулисами Карл говорил моделям выбрать то, что им нравится, из висящих на рейле предметов одежды. Это неслыханно даже по сей день, когда шоу продумывается до мельчайших деталей согласно четкому сценарию. После показа Карл разрешал моделям оставить себе одежду, которую они демонстрировали. Девушки немного зарабатывали в те времена, и это был способ поблагодарить их.
В Interview запланировали номер, посвященный Парижу, а Карл как раз должен был приехать в Нью-Йорк в рамках кампании по продвижению нового аромата Chloé. Карл никогда прежде не был героем нашего журнала, и Энди предложил, чтобы я взял у него интервью, за что я навеки ему признателен.
