А затем Эржебет упала.
Гилберт буквально рухнул на нее, ее тело заполнило что-то горячее, она почувствовала себя ослабевшей и усталой.
С минуту они лежали, судорожно глотая ртом воздух, потом Гилберт осторожно отодвинулся, и Эржебет тут же остро ощутила пустоту. Одиночество.
«Нет, нет, не уходи. Обними меня! Не оставляй меня!»
Ей с трудом удалось поднять налившуюся свинцовой тяжестью руку, дотянуться до руки Гилберта и переплести свои пальцы с его. Он улыбнулся ей и чуть сжал ее ладонь.
Эржебет прикрыла глаза. Голова была абсолютно пуста, по телу медовой сладостью разливалась истома. Хотелось просто лежать, не шевелясь, чувствуя тепло руки Гилберта. Сейчас она ощущала полное удовлетворение. Изводившее ее пламя наконец-то потухло, и теперь ей было так хорошо и спокойно, как никогда в жизни. Чувство полной гармонии.
Но вдруг Гилберт сел, выпустил ее руку, и Эржебет услышала шорох одежды. Он опустился перед Эржебет на корточки и заботливо провел по ее бедру куском, похоже, оторванным от своей рубашки. Наблюдая за Гилбертом сквозь полуопущенные веки, она увидела на белоснежной ткани кровь.
«Моя?»
— Прости. Маленькая моя, хорошенькая, прости, — ласково приговаривал Гилберт, поглаживая ее кожу. — Я не хотел сильно. Я думал… просто… что ты уже… что кто-нибудь из этих… посмел.
Его слова подействовали на Эржебет как ушат холодной воды. Мысли стаей шумных птиц ворвались в чистое сознание, и на нее обрушилось понимание того, что же они с Гилбертом сейчас сделали.
«Я… С ним… Моя невинность. С Гилом».
И Садык, и Родерих фактически владели ей, но им Эржебет никогда бы не позволила к себе прикоснуться. А Гилберту отдалась так легко. С радостью. И более того, она хотела еще. Снова почувствовать жар его тела, раствориться в его объятиях. Снова ощутить это ни с чем не сравнимое наслаждение.
Ее вдруг охватил жгучий стыд. Эржебет оттолкнула Гилберта, забыв о слабости и боли, вскочила с их импровизированного ложа. Среди разбросанных по траве вещей она с трудом нашла свои и принялась поспешно одеваться. Штаны, сапоги, рубаха… Порванная. И мундир тоже.
«Черт, черт, черт, и как я вернусь назад в таком виде?»
На плечи Эржебет опустилась теплая ткань, пахнущая порохом, потом и мужчиной. А вместе с ней широкие ладони.
— Возьми мой камзол, — неловко прошептал Гилберт.
Эржебет обернулась к нему, заглянула в глаза. Нежность, забота… Желание. Она вздрогнула, вырвалась из его рук и бросилась к деревьям на краю поляны.
«Бежать, быстрее бежать!» — Щеки ее пылали, сердце гулко стучало в груди.
— Эй, куда это ты собралась? — Голос Гилберта стал жестким.
Он догнал ее, схватил за руку и грубо развернул лицом к себе.
— В усадьбу, конечно же. — Эржебет дернулась, пытаясь освободиться. — Пусти сейчас же!
— Не пущу! Ты никуда не пойдешь, — с нажимом произнес Гилберт. — У нас договор. Забыла? Ты позволишь мне делать с тобой все, что я захочу.
— Разве ты уже не получил то, что хотел? — зло процедила Эржебет, старательно избегая встречаться с ним взглядом.
— Не получил. Ты отправляешься со мной в Берлин. — От его властного тона Эржебет похолодела и все-таки посмотрела на него.
Она увидела лицо одержимого, который будет добиваться своего до победного конца.
— Теперь ты принадлежишь мне, Лизхен. — Гилберт протянул руку, провел большим пальцем по ее губам, погладил по щеке.
И самым жутким для Эржебет было осознание, что быть «его Лизхен» она вовсе не против. В душе царило смятение, в голове — полный сумбур.
«Получается, он никогда не считал меня другом? Но ведь мы столько лет… И он казался искренним. А я? Разве я сама не хотела его?»
Вдруг всколыхнулись воспоминания, кусочки мозаики встали на свои места.
«Я уже тогда догадывалась. Глупо отрицать. Мы никогда не были просто друзьями. Но кто мы тогда? Кто? Неужели это… любовь?»
Эржебет так потерялась в лабиринте своих мыслей, что безропотно позволила Гилберту отвести себя туда, где был привязан его конь. На луке седла устроился орел и невозмутимо смотрел на людей мудрыми желтыми глазами.
«Куда же ты привел меня?» — подумалось Эржебет.
Гилберт помог ей забраться в седло, сам сел позади. В том, как он обвил одной рукой ее талию, Эржебет почудилось что-то собственническое. Но все же его прикосновения были такими приятными и желанными. Прижаться спиной к его широкой груди, почувствовать, как его теплое дыхание касается мягкого пушка волос у нее на затылке — просто прекрасное ощущение близости — оно успокаивало. И не хотелось больше думать ни о чем. Просто плыть по течению, просто быть с ним рядом.
«Я же ведь дала слово, теперь уже не отвертеться». — Вот и нашлось отличное оправдание для рассудка и совести.
Очередная ловкая отговорка, позволяющая Эржебет быть с Гилбертом, не признавая всей правды, что скрывается в ее душе.
Эржебет чуть обернулась, и ее губы оказались совсем рядом с его губами. Он подарил ей легкий, почти невесомый поцелуй и, улыбнувшись, дернул поводья, отправляя коня по дороге прочь от усадьбы.
— Тебе понравится в Берлине.
Глава 9. Наваждение
Гилберт любил красный цвет. Возможно, в этом была некая доля самолюбования, но Гилберт никогда над этим не задумывался. В свою спальню он специально заказал простыни из тончайшего алого шелка. Ему было все равно, что со стороны такое могло выглядеть вульгарно и безвкусно, ему никогда не было дела до чужого мнения. Главное — он сам доволен. Часто, засыпая среди красного моря, Гилберт представлял, как Эржебет будет здесь рядом с ним. Постепенно это стало его излюбленной фантазией, почти навязчивой идей. И сейчас она воплотилась в жизнь.
Эржебет лежала в объятиях алого шелка, нагая, точно в первый день творения.
Гилберт расположился рядом и, приподнявшись на локте, любовался ею. Ее молочно-белая кожа была все еще чуть розоватой от ласк, капельки пота серебрились в ложбинке между грудей. Эржебет дернулась во сне, тоненькая ниточка влаги скользнула вниз по животу, жемчужной бусиной застыла в ямке пупка. Это зрелище заворожило Гилберта.
Он упивался осознанием того, что Эржебет теперь принадлежит ему, не мог сдержать торжества от мысли, что не просто обладает ею, а стал ее первым мужчиной. И единственным. Он никому больше не позволит к ней прикоснуться, отвоюет ее земли у Родериха, сделает своей окончательно и бесповоротно.
Одержимый Эржебет, Гилберт даже представить не мог, что других не влечет к ней, что они не сходят по ней с ума так же, как он. Все, все мужчины, посмевшие посягнуть на территории Эржебет, были его соперниками и злейшими врагами!
Теперь ее чистота принадлежала лишь ему одному.
