И Гилберт доказывал, как ему хорошо живется, устраивая очередной кутеж. Сегодня явно пора было как следует повеселиться.
Гилберт взмахом руки остановил экипаж, забрался внутрь и велел кучеру отправляться в один из шикарных берлинских ресторанов. Там он заказал дорогие блюда, лучшую выпивку, а достаточно захмелев устроил драку. Гилберту с трудом удалось скрыться от прибывшей полиции и, убегая темными переулками, он чувствовал облегчение и звенящую пустоту в голове. Лучше пустота, главное, что нет образа Эржебет.
Под утро Гилберт привычно прошел на их с братом половину дворца через черный ход, собираясь незаметно прокрасться в свою комнату. Но в гостиной столкнулся с Людвигом. Младший брат смерил его осуждающим взглядом, сокрушенно покачал головой.
«Сейчас начнутся нотации», — хмуро подумал Гилберт и нацепил на лицо привычную идиотскую улыбку.
За последние годы она стала его любимой маской, за которой можно скрыть боль.
Интермедия 2. Глаза смотрящего. Очень серьезный юноша
Людвиг по второму разу прочел стихотворение Гете и задумался. Поэзия всегда давалась ему с трудом, но он не собирался сдаваться, как всегда стремясь довести любое дело до конца и разложить все по полочкам, будь то работа или простое чтение книг. Вот и сейчас он старательно раздумывал над томиком Гете — он просто обязан был понимать величайшего немецкого поэта!
От прожигания взглядом очередной непонятной строчки и мучений по поводу того, какой же глубинный смысл в ней скрыт, Людвига отвлекли тяжелые шаги на лестнице. Через минуту в гостиную ввалился Гилберт, принеся с собой тяжелую смесь запахов: дешевый табак, кислое вино и приторно-сладкие духи. Без труда можно было понять, откуда вернулся Гилберт.
«Опять шлялся по борделям». — Людвиг мысленно вздохнул, нахмурившись.
— Чего такой кислый, Люц? — Гилберт плюхнулся на диван рядом, от чего мерзкий запах перегара стал еще сильнее, и Людвиг скривился еще больше.
— Брат, я уже в который раз повторяю — мойся сразу же после посещения из кхм… домов терпимости, — процедил Людвиг. — От тебя несет… Обивку диванов слуги, между прочим, не так давно протирали…
— Ах, какие мы чистоплотные! — Гилберт фыркнул. — Лучше пошли в следующий раз со мной — я тебе подберу хорошую девочку, и ты вмиг подобреешь.
— Спасибо за предложение, но вынужден отказаться, — сухо ответил Людвиг, утыкаясь в книгу. — Такое поведение будет предательством по отношению к Аличе…
— Ого, да ты у нас еще и верный! — Гилберт присвистнул. — Молодчина, братик гордится! Вот только бабы верность не ценят, все они стервы. И твоя Аличе тоже. Кто знает, как она там развлекается у себя в Венеции на знаменитом карнавале…
Людвиг отбросил книгу, подался вперед и схватил брата за воротник рубашки.
— Не смей оскорблять ее! — прорычал он Гилберту в лицо. — Иначе я не посмотрю, что ты мой брат и набью морду!
Когда дело касалось Аличе спокойный и собранный Людвиг, с ранних лет старательно подавлявший эмоции, не мог сдержаться. Она была для него прелестным ангелом, веселым солнечным зайчиком, приносившим в сухую, размеренную жизнь, которую Людвиг с возрастом сам для себя выбрал, нечто особенное. Неожиданности, яркие краски, чувства. Он оберегал ее, заботился так нежно, как мог, до сих пор не решился пойти дальше простого поцелуя розовых губ со вкусом меда. И, словно рыцарь из старинных баллад, был готов защищать честь Аличе перед кем угодно, даже перед братом.
С минуту Гилберт смотрел на Людвига как-то странно, затем грустно улыбнулся.
— Действительно молодец, — тихо произнес он, затем добавил уже громче, с деланной веселостью. — Да ладно тебе, Люц, я же пошутил. Не кипятись.
— Завязывал бы ты с гулянками, — проворчал Людвиг, отпуская его воротник.
— В нашей семье должен хоть кто-то быть буйным. — Гилберт беззаботно ухмыльнулся. — В противовес твоей серьезности и степенности настоящего немецкого бюргера… Эх, скучно с тобой. Я лучше вздремну.
Он поднялся с дивана и нетвердой походкой вышел из комнаты, напевая себе под нос какую-то похабную песенку. Людвиг проводил его взглядом и подумал, что веселость старшего брата выглядит слишком напускной. Он достаточно хорошо изучил Гилберта и заметил, что чем ему хуже, тем громче он смеется. Людвиг хотел бы помочь брату, но не знал, что его гнетет, а тот бы ни за что не рассказал: вытянуть из Гилберта что-то о его чувствах было непосильной задачей.
Так что Людвигу оставалось лишь гадать, почему в последние годы брат ударился в кутежи. Он ведь раньше не был таким. Раньше, когда Эржебет еще была с ними. Тогда все было так прекрасно, пожалуй, это были лучшие годы за пока еще такую короткую жизнь Людвига. Тогда в их доме царил настоящий, семейный уют, Людвиг с теплотой вспоминал, как Эржебет вечерами у камина рассказывала сказки, пела старинные венгерские баллады, и Гилберт слушал ее едва ли не с большим интересом, чем сам маленький Людвиг. А еще она учила его ездить верхом, готовила вкуснейший вюрст и целовала на ночь в макушку… Самыми же лучшими днями были те, когда их маленькая семья выезжала к морю. Гилберт купил небольшую яхту, и они совершали прогулки по Балтике. Иногда к ним присоединялась Аличе, и счастью Людвига не было предела. Уже тогда, будучи сопливым мальчишкой, он чувствовал к ней что-то особенное…
Белоснежная широкополая шляпа Эржебет, через ткань которой просвечивает солнце, и которую ей постоянно приходится отбирать из цепких пальцев ветра.
Широкая белозубая улыбка брата, строящего песчаные замки.
Весело хохочущая Аличе, брызгающаяся во всех водой.
Такой Людвиг и запомнил их маленькую семью: полную света, смеха и тепла.
Но затем все пропало. Эржебет и Гилберт разругались, в большом особняке в Берлине стало тихо и пусто. Даже Аличе своим задором не могла вернуть былого. Она тоже не понимала, какая кошка пробежала между старшими друзьями, однако со свойственным ей легкомыслием считала, что все как-нибудь само собой наладится.
Людвиг часто задумывался, а не связны ли загулы Гилберта с давней ссорой с Эржебет. К тому же он, конечно же, не мог не слышать гуляющие по Европе сплетни о том, что Эржебет и его брат — любовники.
— Мон амур Родерих, ему наставили такие некрасивые рога, — приговаривал Франциск со скорбным вздохом. — Хотя бы я тоже не отказался приударить за очаровательной Элизой… Но, боюсь, наш бешеный Гилбо оторвет мне яйца и скормит свиньям. Удивительно, как он до сих пор не порвал на куски бедного Родериха…
Людвиг не верил всяким грязным слухам, и уж тем более пошлой болтовне Франциска. Такая изысканная дама, как Эржебет. И его грубый брат. Он не мог представить их вместе. Это было совершенно нелепо! Хотя он помнил, что раньше она была не такой уж изысканной, особенно когда лихо запрыгивала на норовистого жеребца и заставляла его покориться, демонстрируя Людвигу, как надо обращаться с удилами. И все же в его воспоминаниях Гилберт и Эржебет никогда не выглядели парой, между ними не было нежностей и любовного воркования, они лишь иногда обнимали друг друга, никаких поцелуев, даже в щечку. Оглядываясь назад, Людвиг думал, что они больше всего были похожи на старых друзей, очень близких и притершихся друг к другу за долгие годы знакомства. Они подшучивали друг над другом, иногда ругались, устраивали поединки, часто выглядевшие весьма серьезно для шуточных баталий. Боевые товарищи, вот кем они были. Какая тут любовь?
