— Если честно, мне тоже больше нравится компания моих собак, чем людей, — тихо произнесла она, поглаживая стоящую у ее ног Анико. — Они… честнее… И никогда не предают…
— Вот именно, — поддакнул Гилберт и почесал одного кобеля из своры за ушами.
Остальные собаки приняли его также благосклонно, как и вожак, словно он был давним знакомым, своим и родным.
— У меня тоже есть свора гончих, — продолжал говорить он. — Еще я люблю охотничьих птиц. Ты когда-нибудь видела белых северных кречетов? Они прекрасны! И когда они бросаются с высоты на добычу — это незабываемое зрелище!
— Я ни разу не охотилась с птицами. — Эржебет почувствовала, как в ней просыпается интерес, гасящий беспокойство, которое вызывало присутствие Гилберта.
Она сама была страстным охотником, часто пропадала в лесах со своими собаками. Во многом даже не ради дичи, а ради самого азарта погони за добычей.
— Ни разу? — Гилберт округлил глаза. — Тогда это надо исправить! Это же такие ощущения! Вот смотри…
И он принялся в красках описывать свою последнюю охоту с соколом. Что-что, а рассказывать он умел, Эржебет жадно ловила каждое слово, весело смеялась и рукоплескала, когда он принялся пантомимой изображать падающую на добычу птицу. Неловкость как рукой сняло, она сама не заметила, что они уже перешли на обсуждение планов совместной охоты, а затем и на более деловые вопросы о Бурценланде. И только тогда Эржебет спохватилась, что рыцари все еще стоят во дворе, терпеливо ожидая, когда высокородные господа закончат беседу.
— Прошу проходите. — Она гостеприимно распахнула двери. — Вы прибыли слишком неожиданно, поэтому, боюсь, я не могу обеспечить вам достойную встречу… Но не волнуйтесь, вас разместят в замке со всеми возможными почестями. И вечером я надеюсь увидеть всех на пиру, который дает мой король в честь нашего славного союза…
Она кликнула слуг, раздала все необходимые указания, и затем вошла в замок, кивком пригласив Гилберта следовать за собой.
***
Пару дней рыцари отдыхали в Эстергоме, а затем выдвинулись в Бурценланд. Гилберт и Эржебет ехали во главе процессии, стремя к стремени, и Гилберт был абсолютно счастлив. Его Орден получил так необходимую ему землю, которую сможет называть теперь домом, впереди его ждали славные битвы за веру. Присутствие Эржебет делало его радость всеобъемлющей. Он больше не пытался раздумывать над своими ощущениями, просто наслаждался тем, что она рядом. Чувства переполняли его, он болтал без умолку, шутил и дразнил Эржебет. Похоже, выводить ее из себя постепенно становилось его излюбленным занятием. На привале они заспорили о лучшей тактике против половцев.
— Ох, Гил, я же сама бывшая кочевница! Я лучше знаю, как они воюют! — в сердцах выпалила Эржебет.
Уже готовые возражения в одну секунду улетучились из головы Гилберта.
— К… как ты сейчас меня назвала? — сипло выдохнул он.
— Гил… А что? — Она насупилась. — Раз мы теперь союзники, то можем обращаться друг к другу менее официально… Хотя ты и так уже давно это делаешь. И раз ты постоянно коверкаешь мое имя, почему бы и мне не поковеркать твое?
«По-моему ты его вовсе не коверкаешь…»
Гилберту понравилось, как она сократила его имя. «Гил» — звонко, хлестко, словно резкий крик птицы или даже боевой клич. И то, как она его произносила… Это было так приятно. Но, конечно же, признаваться в этом вслух Гилберт не собирался.
— Ладно, так уж и быть, можешь называть меня так, — великодушно разрешил он, старательно принимая высокомерный вид.
Эржебет смерила его насмешливым взглядом.
— Пожалуй, лучше мне стоит продолжать звать тебя напыщенным индюком, это имя тебе больше подходит…
За разговорами с ней дорога до Бурценланда прошла незаметно. Новые владения произвели на Гилберта тяжкое впечатление: дикие, почти не обжитые, крепостей мало и те в плачевном состоянии.
«Да тут работы непочатый край», — мысленно ворчал он.
Но с другой стороны в этом был вызов: а сможет ли он защитить эту землю, наладить здесь нормальную жизнь для немецких поселенцев, которые прибыли вместе с рыцарями. И Гилберт собирался достойно ответить на него. Он не привык пасовать перед трудностями. А еще в тайне ему очень хотелось поразить Эржебет, показать свои способности во всей красе.
Как только Эржебет убедилась, что он и его братья более-менее устроились, она уехала обратно в Эстергом. Гилберт же бросил всю свою неукротимую энергию на освоение новых земель. Его Великий Магистр и венгерский король отправились в новый Крестовый поход, но Гилберт предпочел остаться в Бурценланде. Впервые его не тянуло в Святую Землю: казалось, то, что он делает тут, гораздо важнее. В конце концов, одно дело далекие сарацины, а совсем другое — язычники здесь, под боком, угрожающие христианской Европе. И Гилберт без устали трудился, укреплял оборону своих земель, построил временные деревянные крепости и заложил будущие замки. В первый же год ему пришлось отражать набег половцев, тевтонские рыцари наголову разгромили кочевников и с позором прогнали назад в степи. Но Гилберт не собирался останавливаться на этом, просто окопаться на границе и защищаться — это было ему не по нраву. Он вел наступление на язычников, захватывал их земли, а они отступали все дальше и дальше в степь.
Жившие под защитой рыцарей в мире и покое крестьяне собирали обильные урожаи, в Бурценланд прибывали все новые поселенцы из Священной Римской Империи. Могучие замки тянули к небу величественные башни, неприступными твердынями оберегая покой этой земли.
Гилберт гордился своими достижениями, и Эржебет тоже искренне радовалась его успехам. Раз в год в сопровождении вельмож она наносила ему официальный визит, чтобы проверить, как идут дела. Но, когда Гилберт не был в очередном походе, а у Эржебет появлялось свободное время, она навещала его уже одна, без пышного эскорта. И они вместе скакали среди густых лесов Бурценланда, охотились, устраивали полушутливые поединки, соревновались в стрельбе из лука, в умении обращаться с мечом. В их отношениях все время чувствовался аромат соперничества, пряная нотка борьбы. И Гилберту это нравилось. Но в то же время он мог с полной уверенностью назвать Эржебет своим лучшим другом и никогда не ожидать от нее удара в спину. Для него это было особенно важно. Он мог стать душой компании, мог легко сходиться с людьми, но на деле не подпускал никого слишком близко. Да и мало кто мог вынести его далеко не ангельский характер и в итоге все, кто окружал его, оставались лишь приятелями. Даже братья-рыцари относились к нему с некоторой опаской, он знал, что за глаза они величают его бешеным дьяволом. А вот с Эржебет все как-то само собой сложилось. Они сблизились поразительно легко и вскоре общались уже так, будто знали друг друга целую вечность. Она парировала его едкие шуточки, иногда могла разозлиться и как следует приложить своим не по-женски тяжелым кулаком, но быстро отходила. Они оба были словно два языка пламени, от встречи вспыхивавшие еще ярче…
И все было бы прекрасно, но темное облако нет-нет, да появлялось на небе жизни Гилберта. С мадьярской знатью он не поладил сразу же, с каждым годом вражда только усиливалась. Вельмож злило растущее могущество Ордена, его богатства и слава. Все чаще Гилберту в след несся злой шепот, проклятия и насмешки. Он в долгу не оставался и тоже всегда вел себя со знатными господами презрительно и высокомерно, не уставая напоминать, что пока он и его братья сражаются, они отсиживаются в своих теплых замках в сытости и довольстве…
