Эпилог
Старинный дом в центре Будапешта, построенный еще в начале двадцатого века, каким-то чудом пережил все треволнения этого бурного столетия: и штурм города Красной армией и революцию 56-го года. Из его окон открывался чудесный вид на Дунай, неспешно несший свои синие воды через столицу, и словно обнимающий его мост Эржебет.
В этом доме в большой квартире на третьем этаже находилась очень необычная стена, полностью скрытая закрепленными на ней фотографиями. В самом начале этого странного панно висело несколько картин из той эпохи, когда техника еще не шагнула вперед и холст с красками был единственной возможностью остановить уходящее мгновение. На всех этих полотнах или карточках были запечатлены одни и те же люди, менялись лишь эпохи, чередой тянувшиеся с середины девятнадцатого века: настоящая ретроспектива столетий.
Одна из картин — парадный портрет офицера в прусском мундире образца восемнадцатого века со звездой ордена Черного Орла на груди и знаменем в руках. У него необычайно белые волосы и рубиновые глаза. Другая картина — тоже парадный портрет, но уже обворожительной дамы с уложенными в сложную прическу медно-русыми волосами, в платье темно-зеленого бархата, с изумрудным ожерельем, охватывающим белую лебединую шею.
А вот первые фотографии, пожелтевшие, еще из тех времен, когда только-только изобрели фотоаппарат. С них смотрят двое: мужчина и женщина, удивительно похожие на семейную пару. Она сидит на кресле, он чинно стоит у нее за спиной, оба очень серьезно, еда не затаив дыхание, смотрят в объектив, проникнувшись моментом и отдавая должное чуду фотографии.
Дальше идут снимки конца девятнадцатого века, когда фотоаппарат перестал быть диковинкой. На них та же пара, но уже вместе с мальчиком одетым в форму гусарского полка. Женщина в пышном платье устроилась в кресле, приобнимает малыша рукой и мягко улыбается. Мужчина во фраке, облокотившись на подлокотник, склоняется к ней, демонстрируя в довольной усмешке ряд ровных белоснежных зубов.
Следом висят фото из тех времен, когда появились первые ручные камеры, и каждый желающих мог запечатлеть то, что он хотел, не прибегая к помощи фотографа. На этих снимках непринужденные позы и простые бытовые ситуации. Те же мужчина и женщина сидят в одном из первых автомобилей фирмы Бенц и шутливо пытаются отобрать друг у друга руль. Другая картина: пляж, повзрослевший мальчик с прошлой фотографии бежит по нестерпимо-белому песку за руку со стройной девушкой с двумя милыми косичками. Рядом — все та же женщина, она придерживает широкополую соломенную шляпу рукой, ветер развивает подол ее легкого летнего платья. Она обернулась к фотографу, застигнутая врасплох, и неловко улыбается.
Но вот радостная атмосфера исчезает: с дальнейших фотографий веет духом войны. Мужчина и ставший совсем взрослым мальчик стоят рядом в мундирах кайзеровской армии, смотрят сурово и непреклонно. А женщина на следующем снимке уже стоит под руку с другим человеком — брюнетом в очках, и на лицах обоих застыла холодная отрешенность.
Дальше атмосфера снова меняется, возвращаются улыбки и пара с первых снимков снова вместе. На одном из них мужчина положил голову женщине на плечо и дремлет, совсем по-детски разинув рот и пуская слюни, а она приложила палец к губам и хитро смотрит на фотографа, мол «не будите его». Есть и фотографии без этих двоих, на одной, например, все тот же светловолосый юноша держит на руках девушку с косичками, она заливисто смеется, он отчаянно краснеет…
Но вот снова появились мрачные нотки. Мужчина в форме вермахта стоит у тяжелого танка «Тигр», он заразительно улыбается, демонстрируя свою крутую тачку. На следующем фото он уже пытается посадить свою подругу на броню, а та активно сопротивляется. Здесь еще все выглядит веселым и шутливым. Однако уже на следующем фото в глаза бросается флаг со свастикой, все четыре героя фотографий вместе с брюнетом в очках стоят рядом и сурово смотрят прямо перед собой. Только во взгляде девушки, чьи косички теперь прячутся под военными беретом, в глазах — тоска.
После этого снимка на стене почему-то оставлено пустое место, на котором нет даже обоев — лишь голый кирпич.
Дальше типичное фото с всесоюзных строек: толпа людей возле грузовика, у кого-то в руках кирки, у других — лопаты. Привычную пару героев сразу найти сложно — они стоят с самого краю толпы, словно пытаются обособить себя от группы. Оба выглядят подавленными и мрачными.
Появляются первые цветные фото. Русоволосая женщина сидит за столом под оранжевым абажуром и штопает носок. Красноглазый мужчина в черном плаще стоит возле какой-то стены, исписанной немецкими ругательствами. Вот они вместе у наряженной елки, пьют шампанское и улыбаются впервые за долгое время.
И вдруг появляется фото в рамке, видимо оно действительно знаменательное. На нем на развалинах какой-то стены сидит счастливо хохочущий беловолосый мужчина, он широко развел руки, заключив в объятия всех, кто находится рядом: смеющуюся сквозь слезы русоволосую женщину, робко улыбающегося голубоглазого крепкого блондина, брюнета в очках — он вроде бы хмурится, но все же уголки его губ чуть-чуть приподняты. Над головой всех этих людей простирается чистое безоблачное небо. У этого снимка есть подпись: «Берлин. 1989 год».
Дальше можно увидеть еще много фотографий, и снятых на полароид и на дешевую мыльницу и на дорогую оптику. Некоторые из них серьезно-официальные, другие игривые, как например снимок, где обнаженная женщина кутается в маленькое полотенце, а попавшая в кадр рука коварного фотографа пытается его у нее отобрать.
На этой особой стене запечатлена история…
Эржебет назвала ее стеной памяти. Хотя страны и так прекрасно помнили все, особенно то, что очень хотелось бы забыть, но Эржебет казалось, что нужно как-то материально запечатлеть прожитую жизнь. Все счастливые, грустные и даже позорные моменты. Поэтому она много лет собирала фотографии и создавала эту стену, начиная с пятидесятых годов…
Эржебет встала на цыпочки и прикрепила к стене новую фотографию. На ней был запечатлен Гилберт, необычно серьезный и сосредоточенный. Он облокотился на перила моста, задумчиво глядя на реку. Заходящее солнце золотит его белые волосы, зайчиками скользит по щекам — вся фотография полна тепла и света.
— Украшаешь свою любимую стенку изображением Великого? — Раздался хрипловатый голос у Эржебет над ухом и сильные руки обвили талию.
— О да, я ведь прекрасен, как германский бог! Признайся, ты ведь без ума от моей неземной красоты, женщина!
— Дурень, — произнесла Эржебет таким тоном, каким обычно женщины произносят «милый».
Она откинулась назад, прижалась спиной к широкой груди Гилберта, он уткнулся носом в ее шею, опаляя кожу горячим дыханием. Они стояли так, смотрели на стену памяти, и Эржебет невольно вспомнила тот роковой день в 47-м году, когда было объявлено о ликвидации Пруссии. Тогда она решила, что все кончено. Вот он, способ уничтожить страну! Так страшно за более чем тысячелетнюю историю ей еще никогда не было. Она думала, что потеряет Гилберта навсегда и остро ощутила, как же недолго они были вместе. По-настоящему вместе, без недомолвок и вранья. Всего лишь чуть меньше тридцати лет, с окончания Первой Мировой. Так долго для людей и так мало для стран…
