В начале 1930-х гг. высшее большевистское руководство организовало посредством ОГПУ СССР ряд крупных политических дел по обвинению бывших специалистов, занимавших серьезные посты в государственных и промышленных органах. Истоки их следует искать в выступлении главы правительства В. М. Молотова еще в бытность его секретарем ЦК на XIII съезде РКП(б) 1924 г.: «… в государственном и хозяйственном аппарате, в лице буржуазных остатков прошлого, сидит тот самый пессимизм, то самое недоверие к пролетарской революции, которое мы чувствуем, когда говорим с некоторыми нашими специалистами из государственного и хозяйственного аппарата, – недоверие и полное отрицание наших успехов, нежелание понять и признать по-честному, что мы все-таки выбираемся из нашего тяжелого положения, и постоянное [вы] сматривание в нашей работе только недостатков и пробелов. / Когда останавливаешься на этом явлении, то невольно задаешь вопрос: может ли это недоверие, этот пессимизм представителей умирающего класса, это неверие в нашу работу не отражаться и на части наших товарищей, работающих в государственном и хозяйственном аппарате?»
[1577] Уже тогда была выработана программа постепенной ликвидации влияния на партию доставшихся советской власти в наследство специалистов: «Мы можем обновить наш государственный аппарат, может быть, только в течение ряда лет. Работа эта очень тяжела и очень длительна, и само собой понятно, что лучшим освежением этого государственного аппарата явится вовлечение рабочих в госаппарат, в частности рабочих ленинского призыва, которые теперь уже начинают активно работать в различных ячейках гос- и хозаппарата. Нет сомнения, что этот новый приток рабочих будет тесно и неразрывно связан со старыми коммунистами, работающими в госаппарате, и что они будут составлять единую коммунистическую семью. Но та часть коммунистов, которая, работая в госаппарате, оторвется от партии и от свежих притекающих туда рабочих сил, эта часть может поставить партию перед необходимостью считаться с нею как с переродившейся, которая поэтому не сможет оставаться в рядах нашей партии»
[1578].
В начале 1920-х гг. в «громадных образовательных лабораториях» были «выработаны квалифицированные профессора», как гордо окрестил Н. И. Бухарин в 1924 г. недоучек из Института красной профессуры и тому подобных «учебных» заведений. Во второй половине 1920-х гг. эти и другие такого же и еще менее высокого уровня учебные заведения подготовили сомнительной же ценности «красных спецов», которым было уготовано стать «средним» слоем «функционеров, строящих социалистическое общество»
[1579]. После того, как количество худо-бедно перешло в качество, в начале 1930-х гг., повыгоняли и пересажали крупных дореволюционных специалистов, а потом в середине 1930-х гг. дотянулись и до «переродившихся» большевиков. Декларация В. М. Молотова 1924 г. о том, что «под влиянием среды», словно продукты, «портится […] меньшая часть»
[1580] находящихся на работе в советско-хозяйственном аппарате большевиков, была прочно забыта.
Не лишним будет заметить, что «духовным отцом» этой серии большевистских репрессий выступил пламенный борец с бюрократией и партийцами-«перерожденцами» Л. Д. Троцкий, чей «летучий аппарат управления», сформированный в 1918 г. легендарный поезд председателя Высшего военного совета – РВСР, содержал в себе многочисленную прислугу; Троцкий, который в 1918 г. сделал не только военную, но и политическую ставку на бывших офицеров и развязал террор не против «буржуазии и ее наймитов», а против своих, партийных, товарищей в вооруженных силах; Троцкий, чей центральный военный аппарат в 1918–1919 гг. стал объектом раздражения фронтовиков, недополучавших – пусть и в силу объективных причин – винтовки и патроны; Троцкий, чей Секретариат председателя РВСР – РВС СССР являл собой в начале 1920-х гг. образчик чего угодно, но только не революционного творчества масс.
В начале 1930-х гг. появилась и дожила до последних дней Советского Союза новая форма партийного руководства – совместные постановления ЦК ВКП(б) – КПСС и советского правительства, принимавшиеся по всем принципиальным вопросам
[1581]. Полагаю, не лишним будет поделиться наблюдением историка-архивиста о том, что именно совместные постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР середины 1930-х гг. сложно выявить в фондах РГАСПИ. Они были настолько «совместными», что процесс их выработки и принятия не нашел практически никакого выражения ни в протоколах заседаний пленумов, ни в протоколах заседаний Политбюро ЦК ВКП(б).
Данная система, несмотря на отдельные попытки ее реформирования в сторону укрупнения управлений аппарата ЦК (к примеру, в 1946–1948 гг.), просуществовала вплоть до конца советского периода отечественной истории. Очень быстро сложившуюся в центре систему продублировали центральные комитеты коммунистических партий союзных и автономных республик, областные и краевые комитеты, городские комитеты в самостоятельных административно-хозяйственных и партийных единицах и районных комитетах: в системе секретариатов партийных комитетов были созданы отраслевые отделы, следствием чего стало усиление позиций большевистских структур на местах. Впрочем, кризисные явления в стране руководящая роль партаппарата не ликвидировала, а, напротив, только усилила
[1582]. Прошедшие ленинскую школу государственного управления Л. Б. Каменев, Л. Б. Красин, А. И. Рыков, М. И. Фрумкин и А. Д. Цюрупа были прекрасными управленцами, на голову выше «новых людей» из сталинского окружения, поставленных на ответственные посты в советское правительство. Безликий и управляемый В. М. Молотов организовать планомерное социалистическое строительство, курс на которое был официально взят еще VIII съездом РКП(б) в 1919 г., был клинически не способен, зато был готов к реализации любых сталинских властных экспериментов. Готовность страны с этого времени генсека интересовала только с одной стороны – предотвращения возможного социального взрыва. В годы Гражданской войны он убедился, что без серьезного аппарата подавления в ленинском понимании термина «государство» экстремистские планы правоверных советских марксистов реализации не подлежат. В данном случае встречающийся в литературе тезис о том, что после «разгрома в [19]30-е гг. политических оппозиций единственной силой, хоть в какой-то степени могущей ограничивать самовластие Сталина, оставались лишь советские ведомства и их руководители»
[1583], представляется по меньшей мере спорным.
В рамках окончательной ликвидации рудиментов правительственной альтернативы во второй половине 1930-х гг. активно проводилось разукрупнение наркоматов: к началу Великой Отечественной войны их число приблизилось к пятидесяти
[1584].
