4 ноября 1930 г. на объединенном заседании Политбюро ЦК и Президиума ЦКК ВКП(б) И. В. Сталин почти дословно повторил свой тезис из письма В. М. Молотову о необходимости установления «полной спайки между партийной и советской верхушкой»
[1298], дополнив его указанием на причины отсутствия таковой: в советских учреждениях, в отличие от партийных организаций, констатировал генсек, еще не установили «железную дисциплину». И. В. Сталин обвинил в «добродушии и доверчивом отношении» к «некоторым специалистам и разложившимся коммунистам» А. И. Рыкова
[1299], вступавшегося за арестованных и даже за невозвращенца А. Л. Шейнмана, для которого добился должности в одном из советских заграничных учреждений
[1300]. [Шейнман, занимавший формально пост председателя Госбанка СССР, в 1929 г. сбежал за границу – вернее, отказался приехать. 19 апреля 1929 г. А. С. Енукидзе, направленный к нему для личных переговоров (Шейнман укрылся на квартире у Пауля Леви) доложил в Политбюро ЦК ВКП(б) И. В. Сталину о ходе встречи и передал, практически дословно, его заявление: «Я сделал непоправимый ложный шаг, и все пути в СССР для меня отрезаны совершенно. Как только после моего разговора с Леви я вышел из его квартиры, я понял, что я погубил себя и свою семью. Теперь мне нет возврата. Я сам на месте ЦК расстрелял бы любого члена партии за одну только мысль остаться за границей, а я ведь сделал, повторяю, пагубный шаг и нет у меня сил поехать в Москву. Вы можете меня объявить сумасшедшим, попросить германское правительство посадить меня в тюрьму или психиатрическую больницу, я не буду сопротивляться, не буду делать попытки опровергнуть версию о моем сумасшествии или опасной болезни; наконец, Вы можете предложить мне покончить жизнь самоубийством [Енукидзе еще не имел счастья ознакомиться с «Калигулой» Альбера Камю, вышедшим полтора десятилетия спустя. – С.В.], и я близок к этому шагу, но предложения или советов ехать в Москву я не в состоянии принять. Я заявил Вам определенно, что я не собираюсь вредить СССР, что бы со мной ни случилось. В этом отношении все Вы [курсив наш. – С.В.] можете быть спокойны. Не собираюсь писать, не собираюсь давать интервью. Но во избежание всяких толков и разговоров о моем бегстве можно принять два решения. Одно – объявить меня опасно больным и устранить меня от всяких дел (всякий врач удостоверит, что я опасно болен
[1301]), оставив меня за границей. Другое – дать мне какую угодно работу по линии экономической, в любой стране, на любых условиях, с минимумом средств для существования моего и моей семьи»
[1302]. Что характерно, от рассказа о причинах своего бегства Шейнман не сказал ничего: «…я мог бы говорить с Вами три часа не переставая, но Вы ничего не поймете»
[1303].]
4 ноября 1930 г. после сталинского вопроса, «чем объяснить, что главные вредители сговорились ставить хозяйственные вопросы на тех совещаниях Совнаркома и СТО», на которых «председательствует т. Рыков»
[1304], ближайшие планы славившегося своей осторожностью генсека стали ясны всем присутствовавшим на заседании кандидатам и членам Политбюро, Президиума ЦКК и ЦК ВКП(б), а также тем из них, кто не присутствовал на заседании, но ознакомился с текстом стенографического отчета.
Партийные руководители приняли установку генсека на снятие А. И. Рыкова и тотальную реорганизацию верхушки советско-хозяйственного аппарата. К примеру, в беседе с только что назначенным секретарем Распорядительного совещания (РЗ) Совета труда и обороны Н. В. Куйбышевым подверг острой критике работу РЗ СТО СССР и его Секретариата К. Е. Ворошилов. Н. В. Куйбышев, вникнув в дела Распорядительного заседания, отписал 13 ноября 1930 г. главе военного ведомства, что «неудовлетворенность» последнего имела под собой «все основания», перечислил целый ряд ненормальностей в работе РЗ СТО и предупредил, что попросит у К. Е. Ворошилова «аудиенции для доклада своих соображений о необходимых мероприятиях как установочного, так и организационного характера». Для начала Куйбышев представил на рассмотрение Ворошилова «одно предложение, проведение которого в жизнь», по мнению Куйбышева, было «абсолютно необходимо и срочно, независимо от[о] всех будущих решений», для исправления абсолютно ненормального положения и превращения РЗ СТО «из своеобразного “парламента” (курсив наш. – С.В.) в инстанцию, быстро и твердо решающую вопросы, предварительно всесторонне и тщательно проработанные его рабочим аппаратом». Сталинское определение Совета труда и обороны быстро стало достоянием партийной общественности: В. М. Молотов обсудил послание с узким кругом соратников Хозяина, а те стали использовать генсековские дефиниции в общении с подчиненными. Фразу о СТО СССР как о «парламенте» Н. В. Куйбышев явно услышал от К. Е. Ворошилова – в ходе «установочной лекции» при вступлении в должность. В прилагаемом проекте на имя К. Е. Ворошилова и заместителя председателя СТО СССР Я. Э. Рудзутака Н. В. Куйбышев предлагал организовать при РЗ СТО Подготовительную комиссию (ПК) в следующем составе: председатель – секретарь РЗ СТО; члены – председатель С[пециального] о[тдела] Госплана СССР, начальник МПУ ВСНХ СССР, начальник Военно-морской инспекции НК РКИ СССР и начальник 2-го Управления Штаба РККА. Предусматривалось наделение ПК РЗ СТО правом приглашения на свои заседания ответственных представителей заинтересованных ведомств. Функции ПК, по предложению Куйбышева, должны были заключаться в «рассмотрении представленных ведомствами материалов, согласовании разногласий с ответственными представителями ведомств и тщательной разработке проектов решений РЗ СТО». Предполагалось, что рассмотренные ПК РЗ СТО вопросы будут докладываться начальниками оборонных органов руководителям ведомств и, в случае их согласия, представляться секретарем РЗ СТО на утверждение председателя РЗ. Это позволило бы, по мнению Куйбышева, «значительно сократить количество рассматриваемых РЗ СТО вопросов и [с] концентрировать его внимание лишь на наиболее важных, имеющих принципиальное значение». На рассмотрение РЗ СТО должны были выноситься лишь принципиальные вопросы и вопросы, вызвавшие разногласия ведомств. Специально оговаривалось, что ПК РЗ СТО не будет наделяться «никакими распорядительными правами и функциями». По мнению Куйбышева, образование ПК РЗ СТО позволило бы также: «б) представлять на рассмотрение РЗ СТО тщательно проработанные материалы; в) значительно сократить количество комиссий для дополнительной проработки вопросов и тем ускорить прохождение дел; г) повысить темп работ РЗ СТО». В заключение своего обращения к К. Е. Ворошилову Н. В. Куйбышев пояснил, что предлагаемая им организация, «на первый взгляд, как бы дополнительной комиссии, фактически избавит РЗ СТО от организации бесконечного множества практикуемых комиссий, внесет организованность в порядок проработки вопросов и крайне облегчит работу Секретариата по обеспечению всей деятельности РЗ СТО». Кроме того, Н. В. Куйбышев осторожно заметил, что докладную записку он адресовал К. Е. Ворошилову и Я. Э. Рудзутаку, однако до получения заключения по нему наркома обороны СССР от представления заместителю председателя СТО СССР решил воздержаться (планктон почуял, что вскоре с большевистского Олимпа слетит и Я. Э. Рудзутак, несмотря на его активную помощь И. В. Сталину в борьбе со всеми оппонентами 1920-х годов)
[1305]. В целом, Н. В. Куйбышев предложил вполне традиционный ход – из громоздкого коллегиального органа выделить узкую группу для быстрого и эффективного решения многочисленных вопросов. Такая практика восходила в государственном аппарате при В. И. Ленине – к Малому Совнаркому, более известному как «Вермишельная комиссия», в партийном – и вовсе к Бюро ЦК времен «единой» РСДРП
[1306]. Однако первый и в реальности единственный адресат куйбышевского послания – К. Е. Ворошилов – прекрасно понимал, что дни Совета труда и обороны, ставшего ненужной комиссией Совета народных комиссаров, сочтены. Как сочтены дни самого СНК СССР как рудимента ленинского властного центра. К. Е. Ворошилов наложил интереснейшую резолюцию: «… данная мера вряд ли может изменить характер и направление работ РЗ С[ТО]. До декабря нужно подождать, к тому времени обстановка должна проясниться. В[орошилов]. 13/XI – [19] 30»
[1307].
