Однако даже не кашель Ольги стал главным бичом их парижского житья-бытья, а ее неотступный страх, что Мальвида может опять неожиданно исчезнуть из ее жизни. В Истбурне у них была одна большая комната в отеле, и Ольга спала в кроватке, пристроенной рядом с кроватью Мальвиды. Перед сном она вцеплялась ручкой за палец Мальвиды, опасаясь, что та может от нее убежать. А в Париже у Ольги была собственная спальня, и это создало новые проблемы.
Каждый вечер Мальвида читала Ольге перед сном, а когда девочка засыпала, осторожно высвобождала палец из ее хватки и тихонько выскальзывала из комнаты. Но это не помогало — каждую ночь Ольга просыпалась в страхе, что Мальвида ее покинула, и прибегала к ней в спальню в слезах, умоляя позволить ей спать в кровати Мальвиды. Но та не могла позволить такое безобразие — ей с детства внушили, что каждый независимый человек должен спать в своей постели. А она во что бы то ни стало хотела воспитать Ольгу независимым человеком и потому упорно уводила рыдающую девочку обратно в ее спальню.
МАЛЬВИДА
Тоненький луч света проник сквозь плохо подогнанные жалюзи и разбудил Мальвиду раньше, чем было нужно. Еще не открыв глаза, она прислушалась к утренней тишине — так и есть, из под кровати доносилось равномерное дыхание спящего ребенка. Опять Ольга проползла среди ночи по коридору и заснула под мальвидиной кроватью. Убеждать ее и умолять не делать этого было бесполезно: она каждый раз рассказывала, какой страшный сон ей приснился. Всегда один и тот же: будто она вошла в спальню Мальвиды и обнаружила, что та исчезла, забрав с собой все свои вещи. Проснувшись в слезах, она каждый раз отправлялась проверить, приснился ли ей этот кошмар или Мальвида и вправду опять ее покинула.
Мальвида ясно осознавала свою вину. Ведь так однажды уже случилось, — раненая почти насмерть предательством Искандера, она забыла об Ольге и покинула ее безо всякого объяснения. И отдала ее беззащитную во власть Натальи Алексеевны. Терзаясь раскаянием, она снова поступила против собственных принципов — перенесла Ольгину кроватку в свою спальню. Но и этот беспринципный шаг не принес желаемого покоя — хоть Ольга и перестала полночи спать под кроватью, ее по-прежнему изводил надрывный кашель. Не помогало ничего — ни горячее молоко с медом, ни горькие капли от кашля.
К счастью, лондонская приятельница Мальвиды, вдова богатого коммерсанта, Ирен Швабе, приехала на зиму в Париж, где у нее был комфортабельный дом. Как-то, зайдя проведать Мальвиду, она услышала, как Ольга задыхается в очередном приступе кашля, и предложила Мальвиде переехать с девочкой в ее дом, словно созданный для счастливого детства. У богатой вдовы детей не было, и она рада была слышать в своем доме детский голос. Кроме того у нее были сердечные тайны и она обожала Мальвиду, с которой этими тайнами делилась.
Мальвида с Ольгой переехали в благополучный теплый дом, где всего было в достатке, где слуги готовили обед, мыли посуду и топили печи. Мальвида слегка страдала, что ей опять пришлось поступиться своими принципами — она всегда считала, что негоже жить приживалкой в чужом доме. Но что стоили принципы в сравнении со здоровьем Ольги? Ради Ольги Мальвида была готова на все, она никогда не расставалась с девочкой, она ее купала, лечила, учила, а главное — любила. И в ответ получала такую любовь, такой счастливый смех, такое сияние глаз, что любые принципы можно было забыть.
Как-то весной они с Ольгой пошли на прогулку в Люксембургский сад. По дороге они разговаривали только по-французски — Мальвида говорила по-французски с детства, а у девочки был отличный музыкальный слух, и она легко подхватила чужую речь. Ольга что-то весело щебетала, не замечая, что Мальвида вдруг остановилась, как вкопанная: она читала небольшое объявление, небрежно приколотое к забору. Оно сообщало, что через два дня в парижском оперном театре состоится первое представление оперы Рихарда Вагнера “Тангейзер”.
МАРТИНА
Мальвида познакомилась с Вагнером в Лондоне, где несколько лет назад он исполнял свои фортепианные произведения. Выступление Вагнера было катастрофически провальным — как писали критики, “публика бежала из зала толпой”.
МАЛЬВИДА
Мальвида хорошо запомнила свое первое впечатление от новоявленного молодого композитора. Она не надеялась услышать что-то особенное, она пришла на его концерт не ради музыки, а скорей из революционной солидарности — по слухам, Вагнер был одним из руководителей дрезденского восстания и был за это приговорен к долгому тюремному заключению, но умудрился бежать в Швейцарию и стал таким же изгнанником, как она.
Зал был наполовину пуст. Оркестранты настраивали инструменты, когда из-за кулис быстрым шагом вышел крошечный человечек, почти карлик, с огромной не по росту головой. Высоко взбитая рыжая челка надо лбом и горбатый клюв носа придавали ему вид опасной хищной птицы. Он поклонился залу и взял в руки дирижерскую палочку. Зрители, зажатые в клетках жестких кресел, вяло зааплодировали. Мальвида была знакома со многими из них — это были члены общины немецких эмигрантов. Они, по всей вероятности, тоже пришли на концерт из революционной солидарности. Дирижер объявил: “Увертюра к опере “Летучий Голландец”, рывком поднял палочку и грянула музыка. Именно грянула, а не полилась, не поплыла, не зажурчала. Мальвида, половину жизни посвятившая музыке, никогда не слышала ничего подобного этим раскатам грома, этим сверканиям молний, этим завываниям ветра. Казалось, буря заполняет все пространство, и вдруг над бурей взмыли два человеческих голоса — мужской и женский — они вознеслись ввысь и слились в страстной молитве.
Музыка Вагнера ничем не была похожа ни на нежные переливы Моцарта, ни на сладостные хитросплетения Баха. “Какофония!” — сердито буркнул сосед Мальвиды, с трудом высвободился из объятий кресла и, демонстративно громко топая, выскочил из зала. За ним последовали другие, не все, но многие — простить такое нарушение священной немецкой музыкальной традиции не могла позволить им даже революционная солидарность. Но Мальвида не заметила ни щелканья кресел, ни наглого топота, ни хлопанья дверей. С первого же аккорда ее охватил какой-то неземной восторг — она услышала музыку сфер. За увертюрой к опере “Летучий Голландец” последовала увертюра к опере “Тангейзер”, тоже прекрасная и впечатляющая. Мальвида очнулась только когда оркестр смолк, и маленький человечек вышел к рампе кланяться почти пустому залу. При каждом поклоне его огромная хищная голова склонялась так низко, что казалось, будто она вот-вот перевесит щуплое тело и оно в отчаянии рухнет вниз, на мраморные плиты пола.
После нескольких жидких хлопков дожившая до конца концерта публика потянулась к выходу, Вагнер повернулся было уйти со сцены, как вдруг заметил очарованный взгляд Мальвиды, все еще стоящей в оцепенении, не в силах прийти в себя после пережитого взрыва эмоций. Их глаза встретились на миг, его глаза были полны слез, ее тоже. Неожиданно для себя она сказала: “Не огорчайтесь, Рихард Вагнер. Вы — гений, а простым людям непросто сразу распознать гения!” И поспешно вышла из зала, даже не услыхав брошенного ей вслед вопроса: “Кто вы?”
