На следующий вечер она опять попросила Искандера уложить детей, поцеловала Оленьку, которая ни за что не хотела ее отпускать, и поехала к своим друзьям Альтхаузам, устроившим прием в честь немецкого собрата по оружию. Вагнер узнал ее сразу, как только она вошла. Он подошел к ней и поцеловал ее руку: “Спасибо, незнакомка. Вы спасли меня от самоубийства”. Все было бы прекрасно, если бы после ужина не разгорелся спор о смысле жизни и пружинах человеческой деятельности. Мальвида убежденно доказывала, что человечество можно исправить с помощью образования и разъяснения. Вагнер же, покоренный учением Шопенгауэра, настаивал, что жизнь человека трагична, бессмысленна и неисправима. Он пришел в сильное раздражение и говорил резко и обидно. Он выкрикнул: “Вы утверждаете, фрейлин, что жизнь — это торжество духа, я же, напротив, считаю, что жизнь — это торжество брюха”. И тут же пожалел, что обидел женщину, только что спасшую его от самоубийства. Он опять поцеловал ей руку и прошептал: “Простите”.
Конечно, она его тут же простила — разве можно обижаться на гения? Это было пять лет назад и вот послезавтра будет премьера его оперы в Париже. Она непременно должна услышать эту оперу, но как быть с Ольгой? Она ни разу за все это время не оставляла ее вечером одну.
“Ты отпустишь меня послезавтра вечером в оперу?” — кротко попросила она.
“А тебе обязательно нужно туда идти?”
“Обязательно!”
“Тогда и я пойду с тобой”.
“Но это невозможно! Я боюсь, детей по вечерам в оперу не пускают”.
“Ты боишься, но ведь не уверена? Так давай попробуем!”
И они отправились в оперу вдвоем. Ольга принарядилась так, чтобы выглядеть хоть немножко старше своих десяти лет — она была девочка хорошенькая, высоконькая, смуглая, темноглазая, и в специально приобретенном для этого вечера лиловом платье вполне могла сойти за двенадцатилетнюю. Мальвида купила в кассе два билета и храбро повела Ольгу на контроль.
“Детям на вечерние спектакли вход запрещен”, — объявил хмурый капельдинер.
“Мосье, эта девочка лучшая ученица моей музыкальной школы, — зачастила Мальвида. — Сейчас мы с ней разучиваем фортепианную сонату Рихарда Вагнера и ей очень важно услышать его оперу”.
Ольга сделала книксен. “Пропустите меня, пожалуйста, мосье, — жалобно пропела она. — Я обожаю музыку господина Вагнера”.
Капельдинер перевел взгляд на тонкую шейку Ольги и смягчился: “Ты не будешь вскакивать, шуметь и мешать другим?”
“Что вы, мосье! Я ведь пришла слушать музыку!” Капельдинер поверил хорошенькой девочке и впустил ее в зал.
Но напрасно он опасался, что Ольга будет мешать другим слушать музыку. Оказалось, что другие решили помешать ей — десятки парижских молодых людей встретили революционную музыку Вагнера в штыки. Вскоре после начала оперы они стали вскакивать с мест, орать, свистеть и громко хлопать сиденьями кресел. Шум поднялся такой, что не было слышно ни оркестра, ни певцов. И тогда Ольга нарушила свое обещание капельдинеру. Она вскочила на сиденье и закричала пронзительным детским голосом: “Вон отсюда, идиоты! Вы ничего не понимаете в музыке! Убирайтесь вон! Вон!”
В перерыве бледный Вагнер подошел к Мальвиде.
“Вы здесь? Видели мой очередной провал? И все еще верите в меня?”
“Верим!” — выкрикнула Ольга.
“Это ваша дочь?”
Мальвида не успела ответить, как Ольга пискнула: “Да!” и вцепилась в ее локоть. “Ты храбро меня защищала, девочка. Спасибо. — Он обернулся к Мальвиде. — Вы видите там, возле дверей, бледного мужчину в черном фраке, который неотрывно смотрит на меня? Видите, как надменно он улыбается? Это композитор Феликс Мендельсон. Он счастлив, что меня освистали”.
“Но Феликс Мендельсон умер пятнадцать лет назад”, — робко возразила Мальвида, не в силах разглядеть в беснующейся у дверей толпе бледного мужчину в черном фраке.
“Ну и что? Феликс Мендельсон способен встать из гроба, чтобы увидеть, как меня освистывают!” — сердито буркнул Вагнер.
Мальвида ахнула, Ольга завизжала от восторга. От ее визга Вагнер смягчился: “Не пугайтесь, милые дамы, я пошутил. И приходите завтра обе на обед, который дают в мою честь в парижской ратуше. Я приглашаю”.
МАРТИНА
Так началась многолетняя дружба Мальвиды фон Мейзенбуг с Рихардом Вагнером.
МАЛЬВИДА
“Почему ты дрожишь, Мали?” — спросила Ольга, не отрывая глаз от книги.
“Я вовсе не дрожу. Просто из окна пахнуло ветром”.
“И листок у тебя в руке дрожит. Что там написано?”
Не успела Мальвида отстраниться, как Ольга ловким прыжком подскочила к ней и вырвала у нее листок. Она так вытянулась за этот год, так повзрослела!
“Папин почерк! Что такое он написал, что ты вся дрожишь?”
“Не смей читать чужие письма!”
“Я и не читаю! Я спрашиваю, что он написал”.
“Что император Наполеон Третий помиловал участников революции и позволил им вернуться во Францию”.
“Что в этом плохого, чтобы дрожать?”
“Ничего плохого. Просто ему теперь разрешено приехать в Париж”.
“Ага, значит, он приезжает в Париж. А зачем? За мной?”
“Ну почему за тобой? Просто с тобой повидаться”.
“Если бы просто повидаться, ты бы не дрожала”.
“Я и не дрожу!”
“Еще как дрожишь. И напрасно дрожишь, я туда не поеду. А если он захочет увезти меня силой, я по дороге утоплюсь в Ламанше!”
“К чему такие крайности?”
“Я к НЕЙ не поеду! Ясно?”
“Почему к ней? Она же не его жена. Ты поедешь к папе”.
“Ага, значит, я права — он хочет меня увезти! Так я и знала! Но я туда не поеду!”
“Почему? Это же твой родной дом!”
“Ты в этом доме не жила с тех пор, как оттуда сбежала. Вот и не знаешь — почему!”
Мальвида обняла узенькие ольгины плечики: “Ну вот, теперь ты тоже дрожишь. Стоит ли?”
“Не стоит! Но имей в виду — я туда, к ней, не поеду!”
МАРТИНА
Интересно, откуда такая враждебность? Что эта Натали ей сделала? Ведь по утверждению Герцена, никто не подозревал, что Натали подживает с ним и от него рожает детей.
Я представляю, что характерец у нее был не сахар, особенно по отношению к Ольге, которая сразу встретила ее враждебно. Ведь Ольга была безумно привязана к Мальвиде, а дети очень чувствительны, им не нужны слова. Но что удивительно, это ее отчуждение от отца, который всю жизнь пытался завоевать ее любовь, но так и не сумел. У меня закрадывается вредная мыслишка — никем и ничем, кроме хронологии, не подтвержденная, — что отцом Ольги был Георг Гервег. По описанию Тучковой она была смуглая, кудрявая, темноглазая. В кого бы это в семейке Герцена? Я раскопала в интернете портрет красавчика Гервега: он и впрямь был смуглый, кудрявый, темноглазый. И роман Натальи Первой с ним протекал в 1849, а Ольга родилась в 1850. Может, это просто совпадение, а может и нет. Кто разберет, у кого от кого рождались дети в этом революционном гнезде. Возможно, они и сами не знали.
