Первым королевским поступком Людвига стал приказ срочно найти любимого композитора. И преданные придворные срочно нашли того в убогом номере убогого штутгартского отеля, где он прятался от кредиторов, и почти на руках привезли в Мюнхен.
Влюбленный король немедленно отдал все его долги и задумал построить специальный театр, чтобы осуществить постановку всех его опер. Для этого был приглашен знаменитый дирижер Ганс фон Бюлов.
За пять лет были поставлены четыре оперы “Тристан и Изольда”, “Майстерзингеры”, “Золото Рейна” и “Валькирии”. Мы с Ольгой ездили на все премьеры и очень подружились не только с Вагнером, но и с женой фон Бюлова Козимой. Каждый раз, когда мы приезжали в Мюнхен, она приглашала нас на обед или на ужин и с удовольствием выслушивала наши восторги. Но чем больше мы сближались с семьей фон Бюлова, тем более странными мне стали казаться отношения между супругами — они практически не общались, а если и говорили друг с другом, то только о Вагнере.
Король подарил Вагнеру виллу на озере Штарнберг и тот пригласил Ганса и Козиму погостить у него. По Мюнхену ходили слухи, что до приезда Ганса Козима провела там неделю наедине с Рихардом и через 9 месяцев родила дочь, которую назвали Изольдой. А еще через два месяца фон Бюлов представил в Мюнхенском оперном театре оперу Вагнера “Тристан и Изольда”.
Похоже, мне суждено дружить с людьми, которые сами не знают, от кого их возлюбленные рожают детей — от них или от своих мужей. И даже роковое число детей — трое — тоже совпадает. Козима, уверяя мужа и короля, что обязана записывать под диктовку Вагнера заказанные ему королем воспоминания, месяцами жила в его вилле на Люцернском озере. И попутно с записью воспоминаний забеременела опять и родила дочь Еву — ее тоже, как и Изольду, назвали дочерью фон Бюлова. А когда Козима была уже на сносях третьим ребенком, на этот раз сыном, одна отвергнутая постановщиками оперы “Майстерзингеры” певица прорвалась на прием к королю и открыла ему известный всему Мюнхену секрет о детях Козимы.
Оскорбленный в лучших чувствах Людвиг отрекся от своего неверного возлюбленного и отменил назначенную ему щедрую ежемесячную стипендию, но от постановки подготовленных за долгие месяцы опер все же не отказался. Фон Бюлов был оскорблен гораздо меньше — он давно уже притерпелся к измене Козимы. А кроме того, ценил участие в грандиозном проекте “Оперы Рихарда Вагнера” больше, чем супружеское счастье, но все же не остался дирижером остальных мюнхенских постановок, а уехал в Берлин. Рихард был недоволен новым дирижером мюнхенской оперы. Он тоже покинул Мюнхен и отправился на поиски нового приюта, Козима последовала за ним. И я потеряла их из виду.
Но дружба с Вагнером не нарушила мою привязанность к семье Искандера, который расстался, наконец, с туманным Лондоном и попытался свить гнездо в Швейцарии. Я очень по нему скучала и позволила Тате уговорить меня поехать на встречу с ним и с Огаревым — первую после стольких лет разлуки. Моя бедная Оленька очень боялась этой встречи, но к нашему счастью Натали отчудила новый фокус и опять куда-то сбежала, прихватив с собой Лизу.
Мы провели несколько недель в дружеском общении, хотя однажды к нам ворвался несносный Бакунин с какими-то нелепыми претензиями к Искандеру. Не знаю, чего бы он добился от Искандера, если бы не я — я так резко его осадила, что он притворился обиженным и удалился ни с чем.
Но, наконец, пришло время уезжать, тем более, что Натали вошла в разум и сообщила о своем скором возвращении. Наше расставание было прекрасно и одновременно печально; вечером, накануне нашего отъезда, мы пошли на дивное место, где снежные горы горели в вечернем сиянии, а в то же время луна серебрила волны быстрой Роны. Там мы долго сидели вместе, Герцен, Огарев, обе девочки (Тата и Ольга) и я, и молчали, Огарев тихо напевал Адажио из Пятой симфонии Бетховена, эту возвышенную мелодию отречения в шопенгауэровском смысле, и мы все чувствовали, что вряд ли опять соберемся все вместе.
И все-таки мы собрались вместе еще один раз, не зная, что он последний. Это случилось в конце 69 года, когда Герцены, наконец, обосновались в Париже. Искандер очень тосковал по Ольге и стал умолять ее приехать к нему хоть на пару недель. Ответ Ольги поразил не только его, но и меня. Она написала, что готова была бы подчиниться, но не может, потому что я для нее мать и подвергнуть меня беспокойству разлуки она не желает. И добавила довольно жестоко: “если я отвыкла от родительского дома — вина не моя”.
Искандер поведал мне об этой переписке почти со слезами: “Чем справедливее эта пилюля, тем труднее её проглотить”. А Ольге написал в тайной надежде хоть как-то пробудить в ней дочернее чувство: “Предположим, вина за это полностью лежит на мне, но итог от этого для тебя будет не менее горьким”.
Ольга, конечно, показала это письмо мне — она всегда всем со мной делилась, — и мне стало жаль моего дорогого несчастного Искандера. Как он ошибался, надеясь, что отчуждение от отца покажется ей горьким!
Она всю горечь уже перенесла в раннем детстве, проведя два ужасных года под одной крышей с Натали. И никогда не сможет простить отцу страдания тех лет.
Я решилась на отчаянный поступок — я согласилась сопровождать Ольгу в Париж, несмотря на всю невыносимость для меня оказаться под одной крышей с Натали. Как я и ожидала, ничего хорошего из этого не вышло. Искандер пришел в полное уныние, обнаружив насколько дочь отчуждена от него. Я, конечно, понимаю, какую роковую роль я сыграла во взаимоотношениях отца и дочери, но не раскаиваюсь, потому что его бродячая жизнь не сделала бы из Ольги то, чем она стала.
Но ему это было больно, он в отчаянии написал Огареву: “Она чужая, она никого не любит, кроме Мальвиды. Теперь я уже жалею, что выписал ее в Париж. Я кончу тем, что предложу им или ехать назад или нанять особо здесь квартиру”.
Он, как всегда, скрыл главную причину столь сильного несогласия в его доме — разрушительную роль Натали. Он упорно не хотел выносить сор из избы, даже в письмах к Огареву, прямому участнику и жертве этой драмы.
Мы с Ольгой застыли в нерешительности — уезжать или нет? И тут случилось ужасное, непредвиденное и невозможное: у Искандера внезапно открылась лихорадка и кашель, он весь пылал и через несколько дней скончался.
Я осталась в мире, в котором больше не было Искандера. Это не вмещалось в мое сознание — восемнадцать лет я жила в его тени. Я верно служила ему, я переписывалась с ним, я часто была с ним не согласна и спорила, он часто был ко мне несправедлив, но он был, был, был! А теперь его не стало и больше никогда не будет! Как же мне теперь жить?
МАРТИНА
Бедная Мальвида — она внезапно оказалась в пустом мире, в мире без Искандера, которого так любила.
А в это время в далеком Санкт-Петербурге, который занимал такое ценное место в сердце Искандера, маленькая девочка Лёля фон Саломе похоронила свою любимую кошку и объявила, что Бога нет.
ДНЕВНИК МАЛЬВИДЫ
Оказалось, что Искандер был несметно богат. Я, конечно, знала, что он человек не бедный, но размеров его богатства даже не могла себе представить. Часть наследства Ольги, полученная ею по завещанию отца, представляет огромную сумму. А ведь столько же, если не больше, получил каждый из его детей и наверняка еще больше досталось Натали.
