Ольга заявила, что откажется от наследства, если я не соглашусь принять половину его в свое распоряжение. Она сказала: “Ты спасла меня, Мали. Если бы ты не увезла меня тогда из Лондона, я бы умерла. Ты заменила мне мать, ты создала для меня семью, ты научила меня всему, что я умею и знаю, ты сделала мою жизнь счастливой. Я хочу, чтобы ты больше никогда ни от кого не зависела, даже от меня”. Я попробовала упереться и не соглашаться на раздел наследства, но Ольга была упрямее меня, и я сдалась.
МАРТИНА
А ведь все исследователи биографии Мальвиды фон Мейзенбуг недоумевали, откуда у нее брались средства поддерживать писателей и философов, годами вести у себя в доме просветительные курсы для эмансипированных девиц и содержать в Риме престижный культуртрегерский салон. И никто не предположил, что все это делалось на деньги Герцена — а разве можно было бы найти лучшее применение этим деньгам?
ДНЕВНИК МАЛЬВИДЫ
Я получила письмо от Козимы Вагнер — они с Рихардом решили обосноваться в маленьком франконском городе Байройт, чтобы создать там свой собственный театр. Она приглашала меня приехать к ним и помочь в обсуждении и планировании нового театра и нового дома, который они задумали там строить.
Но я не могла сразу поехать к моим дорогим друзьям, особенно дорогим после того, как я лишилась своей единственной семьи — после смерти Искандера его семья полностью распалась. Ведь она держалась вместе только силой его воли.
Я не могла уехать из Флоренции без Ольги, а Ольга ни за что не хотела покидать Флоренцию. Дело в том, что она влюбилась — не знаю, радость это или беда. Я уже давно с трепетом ожидаю, что это случится: ей скоро двадцать один год, она прелестна, грациозна, хорошо образована и свободно говорит на четырех языках. У нее красивый сильный голос, она много лет училась пению у отличных итальянских учителей. Ее не ждет амплуа оперной певицы, она слишком богата, чтобы осложнять свою жизнь тяжелой актерской судьбой, но именно с пения все началось.
Наша приятельница сеньора Икс устроила музыкальный вечер на террасе своей виллы и пригласила Ольгу выступить перед гостями. Я так волновалась, что затаилась в гостиной, когда Ольга начала петь. И увидела из окна, как в середине первой арии на террасу поднялся из сада красивый молодой человек и замер на месте, потрясенный пением Ольги. После концерта сеньора Икс подвела ко мне этого молодого человека и представила его как французского профессора истории Габриэля Моно. Не успела я выразить удивление, что мосье Моно такой молодой, а уже профессор, как к нам подлетела сияющая Ольга. Она была прелестна, но меня сразу насторожила поспешность, с которой она рассталась с комплиментами восторженных слушателей якобы ради удовольствия обнять свою дорогую мать, как она обо мне отозвалась.
Профессор Габриэль Моно, рассыпая изысканные похвалы Ольгиному голосу, взял протянутую ею руку и так долго не отпускал ее, что мое горло стиснулось от дурного предчувствия. Конечно, это грех, назвать мое предчувствие дурным — что дурного во внезапной встрече молодых сердец? Но мое старое сердце затрепетало от страха потерять свою единственную любовь. Я сумела отбиться от Искандера, такого сильного и очаровательного, но я сразу поняла, что от молодого француза, тоже сильного и очаровательного, мне отбиться не удастся. Да и нужно ли? Ведь я растила Ольгу для счастья. С той минуты, как в столовой Искандера я прижала к груди рыдающую крошечную девочку и она обвила мою шею мокрыми от слёз ручками, я посвятила ее счастью восемнадцать лет своей жизни.
Целый год, пока Габриэль собирал в архивах Флоренции материалы для своей книги о средних веках, я не могла покинуть Флоренцию, чтобы поехать к Вагнерам. И только когда он вернулся в Париж завершать работу над книгой, Ольга согласилась сопровождать меня в Байройт. К этому времени все уже было решено и назначена дата свадьбы. Должна признать, что они и вправду созданы друг для друга: у них все совпадает-художественные вкусы и круг интересов. Напрасно покойный Искандер всегда бранил меня за классическое образование, которое я даю Ольге — он мечтал бы сделать из нее математика или архитектора. А я воспитала ее так, как ей было свойственно: она — натура художественная и духовная. Именно такая жена нужна Габриэлю Моно.
После отъезда Габриэля мы с Ольгой отправились в нашу последнюю совместную поездку. И опять мне улыбнулась судьба, улыбку которой я возможно пропустила бы, если бы приехала к Вагнерам на год раньше. В их доме я встретила молодого профессора, — не истории, а философии, не француза, а немца — который заинтересовался не Ольгой, а мной, и на долгие годы стал моим любимым питомцем и близким другом. Его звали Фридрих Ницше.
Мы с Ольгой приехали в Байройт в мае, в самое сладкое время года, когда зелень листьев так безмятежно чиста, будто покрыта лаком. На следующий после приезда день Козима пригласила нас к чаю. Ольга помчалась в центр города под предлогом поиска цветочной лавки, где она якобы сумеет купить букет для Козимы, а на деле с целью заскочить на почту и проверить, нет ли весточки от Габриэля. Я не стала ее разоблачать, а спокойно отпустила одну — мне теперь предстоит научиться отпускать её одну все дальше и чаще, пока она однажды не улетит навсегда. И оставит меня в одиночестве.
Горничная открыла мне дверь, проводила в гостиную и попросила подождать, пока Козима отправит детей на прогулку. Стол уже был накрыт к чаю, и я устроилась в кресле у окна, положив на журнальный столик статью молодого друга Вагнеров Фридриха Ницше “Рождение трагедии из духа музыки”, посвященную анализу творчества Рихарда, которую Козима накануне прислала мне в отель с просьбой прочесть. Я с интересом прочла эту работу, приятно пораженная не только глубиной анализа молодого профессора философии, но и необычайной яркостью его стиля — его статью можно было бы смело назвать поэмой.
Козима задерживалась, и Ольги все не было и не было, так что я начала волноваться, не заблудилась ли она в незнакомом городе. Чтобы успокоить свое неразумное сердце, я сосредоточилась на красоте ландшафта за окном и стала наблюдать, как на севере природа медленно воскресает из ледяных объятий зимы. На юге в Италии природа не умирает, она представляется нам ребенком, который после короткого сладкого сна просыпается с улыбкой и снова начинает свою веселую игру, в то время, как на севере природа, действительно, превращается в труп и лишь после долгих мучительных усилий возвращается к недолгой жизни.
Я так погрузилась в эти размышления, что не заметила, как в гостиную вошел молодой человек и остановился у зеркала, старательно расправляя свои роскошные усы. Мой отец был генерал, мои братья служили офицерами в гвардии герцогства Гессен, и я отлично знала, какого внимания и усилий требует уход за усами. Причем, чем длиннее и замысловатее усы, тем больше сил и труда нужно приложить, чтобы содержать их в порядке.
А таких усов, как те, что украшали лицо незнакомого мне гостя Вагнеров, я не встречала ни у кого. И я подумала, что он человек пустой и тщеславный, потому что только пустой и тщеславный может позволить себе растить и Лелеять такие пышные усы. Каково же было мое удивление, когда появившаяся, наконец, Козима представила мне его как профессора Фридриха Ницше, автора того самого восхитившего меня эссе о рождении трагедии.
