МАРТИНА
Бедные они, бедные! Они даже не подозревают, что над их братским союзом уже нависла зловещая тень Лу Саломе, и что дружба их обречена.
ДНЕВНИК МАЛЬВИДЫ
Солнце над Сорренто полыхает все ярче, всё горячее. Оно выгоняет бедного Фридриха с увитой виноградными лозами террасы и превращает его в узника четырех стен нашей виллы — он не переносит жару, его голова раскалывается от мучительной боли. В конце концов он говорит мне, что был бы счастлив вечно жить под моей крышей, если бы эта крыша не была так раскалена. Делать нечего, я вызываю фиакр, который увозит Фридриха с его книгами на железнодорожную станцию.
И я опять остаюсь одна. Моё одиночество невыносимо, ничто не может облегчить его, ни дивный воздух, ни плеск моря. Меня даже не утешают письма Фридриха, в которых он называет меня своим лучшим другом в этом мире и благодарит за дивную зиму в Сорренто. Я быстро складываю вещи, сдаю виллу и уезжаю в Версаль к Ольге, которая ждёт второго ребенка и давно зовет меня к себе.
МАРТИНА
Однако в Версале Мальвида не задержалась. Ни любовь к Ольге, ни заботы об обожаемых внуках не смогли удержать ее надолго в уютном доме Моно. Она поспешила в Рим, где с головой окунулась в организацию давно задуманных ею специальных курсов для эмансипированных девиц. Нужно было подготовить и декорировать комнату для занятий, составить список приглашенных докладчиков и отдельно договориться с каждым о расписании лекций и семинаров. Все эти хлопоты были приятны Мальвиде, они скрашивали ее одиночество, заполняли её дни и отвлекали от грустных мыслей. Все было бы хорошо, если бы её не поджидал неприятный сюрприз.
ДНЕВНИК МАЛЬВИДЫ
Неожиданно рядом с Фридрихом возникла младшая сестра по имени Элизабет. Я, собственно, всегда знала, что у Фридриха есть сестра и что зовут её Элизабет, но она представлялась мне не реальным человеком, а бесплотным символом всего, от чего Фридрих хотел убежать. Он даже как-то написал, что идея вечного возвращения больше всего пугает его опасностью повторной встречи с матерью и сестрой. Но до сих пор он успешно избегал встречи с ними, тем более, что они жили в далёкой деревне Наумбург и в его дела не вмешивались, раз и навсегда осудив его взгляды. Теперь, когда здоровье Фридриха ухудшилось, сестра решила покинуть Наумбург и поселиться вместе с братом, чтобы то ли за ним ухаживать, то ли за ним присматривать. Но поселиться рядом с ним оказалось непросто, потому что он то и дело переезжает с места на место в поисках погоды, подходящей для его здоровья, вернее для его нездоровья. Бедный он, бедный, всюду ему то слишком холодно, то слишком жарко, и надзор сестрицы ему совершенно ни к чему.
Элизабет быстро сообразила, как ей быть, и уехала в Байройт, где, воспользовавшись положением сестры главного любимца, прилепилась к семье Вагнеров — она охотно нянчит их детей и бегает по городу с их поручениями. Там я её и встретила по приезде из Версаля. Она не понравилась мне с первого взгляда. Все в ней мне неприятно — острый, как клюв, носик, пронзительно чёрный косой глаз, ярко накрашенный рот, так не соответствующий ее черному монашескому одеянию, и нелепый головной убор, что-то среднее между чепчиком и монашеским клобуком. А главное, постоянная гримаса недовольства окружающими, всеми, за исключением боготворимых ею Рихарда и Козимы, через которых она соприкасается с миром избранных.
ЭЛИЗАБЕТ
Меня очень беспокоит здоровье Фрицци, но я ничем не могу ему помочь, потому что он, как безумный, мечется из одного итальянского городка в другой и нигде не может осесть. Денег у него мало и он не может во время путешествий платить за моё жилье, а я тем более не могу. А главное, за ним всюду таскается его любимый дружок Поль Ре, противный, богатый и наглый. Он будто бы ухаживает за Фрицци во время приступов мигрени и даже платит за его отели. Не знаю, чего он от Фрицци хочет, но чего-то, конечно, хочет, иначе с какой стати бы он стал за Фрицци платить? И выходит, что я своему дорогому братцу совсем не нужна. А нужен ему этот отвратный Поль Ре, которого я терпеть не могу, сама не знаю, за что.
Тут на моё счастье Вагнеры узнали, что мне некуда деваться, и предложили мне поселиться в Байройте рядом с ними. И позволили мне почти каждый день приходить в их замечательный дом Винифрид, помогать им с детьми и оказывать разные мелкие услуги. Я их обожаю, я готова служить им вечно, особенно я боготворю Козиму — она для меня образец идеальной жены и матери. Тем более, что оба они, и Козима, и Рихард, так ценят дружбу Фрицци, что даже меня греет тепло этой дружбы. Часто за чаем они пересказывают друг другу их самую любимую книгу Фрицци, очень сложную, как все его книги, что-то о греческих богах, Аполлоне и Дионисе, в которой он называет Рихарда Дионисом, и это очень, очень нравится Козиме.
Так было до вчерашнего дня, когда случилось ужасное событие, которое я не могу ни понять, ни объяснить.
Я только-только проснулась, и даже не успела причесаться, как прибежал сын садовника Вагнеров и сказал, что Козима просит меня срочно прийти в Винифрид. Я решила, что она внезапно надумала поехать с Рихардом в театр и приглашает меня посидеть с детьми. Она часто ездила с Рихардом на репетиции — будто бы для того, чтобы прослушать новую сцену, а на самом деле чтобы не дать ему закрутить интрижку с очередной певицей, к чему он, к сожалению, очень склонен.
Я наспех оделась и, даже не выпив кофе, поспешила к Вагнерам. К моему удивлению Козима встретила меня на пороге, держа в руке небольшую книжку. Не впуская меня в дом, она гневно сунула книжку мне под нос и спросила: “Ты читала эту гадость?” Я осторожно отвела ее руку от своего лица и посмотрела на обложку: “Человеческое, слишком человеческое”, новая книга Фридриха Ницше.
Я спросила осторожно: “И что же такое мой братец написал?”
“А ты не знаешь?” — закричала Козима.
“Не имею представления. Он со мной своими мыслями не делится”.
Козима открыла книгу на заложенной ленточкой странице и ткнула пальцем в отчеркнутый красным абзац: “Так полюбуйся, какую змею мы пригрели в своём доме! Сколько лет он приезжал к нам хоть сюда, хоть в Трибсхен, и жил у нас, лицемерно притворяясь другом!”
С трудом различая мелкие буквы на желтоватой бумаге, я стала читать отчёркнутые Козимой фразы, но они были так ужасны, что я не могла поверить, будто их сочинил Фрицци. Не мог он обзывать Рихарда и его оперы такими страшными словами, просто не мог! Ведь он всегда восхищался Рихардом и называл его величайшим гением всех времен.
Я прошептала: “Наверно, это подделка, Фрицци не мог такое написать!” Я пошатнулась и, кажется, на миг потеряла сознание — мне представилось, что меня немедленно вышвырнут из дома Вагнеров и кончится моё счастливое благоденствие в лучах славы Рихарда. Мне так приятно было рассказывать знакомым, что я на-днях пила чай с Вагнерами, или гуляла в парке с их детьми, или ездила с Козимой за покупками на рынок. Все восхищались и завидовали мне. А теперь этого никогда больше не будет!
