А кроме того, признаюсь, есть у меня в этом замысле свой интерес — я надеюсь, что Фридрих сумеет встать между Лу и моим дорогим Полем, которого я люблю как сына. Мне больно видеть, что эта сумасбродка совсем вскружила голову бедному мальчику. Он смотрит на неё, как кролик на удава, и готов выполнить любое её требование, самое идиотское, а таких у нее полно.
Поскольку Фридрих, опасаясь за свое здоровье, не очень рвётся в Рим, я стараюсь заманить его, расписывая Лу самыми яркими красками. Я пишу ему, что у нее тонкий ум, богато одаренная натура, отважный характер, что она непримирима в своих исканиях и что с детства в ней уже видна героиня.
МАРТИНА
Интересно, откуда Мальвида узнала про героизм Лу, проявленный ею еще в детстве? Как я понимаю — только из рассказов самой Лу. Возникает вопрос — насколько можно верить рассказам Лу?
ЛУ
Лу еще с вечера продумала свой наряд для предстоящей встречи с новоявленным гением Фридрихом Ницше. За последние три недели Мальвида все уши ей прожужжала, расписывая достоинства своего любимца, но Лу не очень-то доверяла ее похвалам. Она давно уже поняла, что Мальвида принадлежит к широко распространенному типу “верующих без Бога”. Они, признавая, что Бог умер, населяют пустующие небеса неким абсолютным метафизическим Идеалом, представляющим сумму вечных нравственных истин. Лу было очень смешно наблюдать, как эти люди гордятся смелостью своих суждений, даже не замечая, что просто заменяют одного Бога другим.
Стоя в одной комбинашке, Лу задумчиво перебирала бесчисленные платья, многоцветной вереницей развешенные горничной Ирмой вдоль продольных стен ее гардеробной комнаты. Какое выбрать — соблазнительное или строгое? Зачем, собственно, ей соблазнять одинокого неприкаянного философа? Чтобы угодить Мальвиде или просто так, для испытания своих чар?
“Лёля, ужин подан!” — позвала мама из столовой, нарушая ход ее мыслей.
Не отвечая, Лу сняла с плечиков и покрутила перед собой густо-синее платье с удлиненной талией и высоким глухим воротом. Платье благодарно зашуршало шелком и прильнуло к ее щеке, оно нежно благоухало чайной розой — преданная Ирма не поленилась развесить во всех углах гардеробной марлевые машочки с розовыми лепестками.
“Лёля, где ты? Суфле сейчас осядет и потеряет вкус!”, — крикнула мама с легким раздражением.
Раздражать маму не стоило, а то она еще передумает и потащит Лу за собой обратно Петербург.
“Уже иду!” — Лу поспешно набросила платье и залюбовалась своим отражением в зеркале. Платье оказалось в самый раз, и соблазнительным и строгим, — его синева бросала небесный отсвет на ее серые глаза, а его покрой подчеркивал изящество ее осинной талии.
“Куда это ты так нарядилась на ночь глядя?” — удивилась мама, когда Лу синей бабочкой впорхнула в столовую.
“Никуда. Просто примерила наряд для завтрашней встречи”.
“А что за встреча? С кем-нибудь стоящим внимания?
“Не думаю. С одним неприкаянным философом, подопечным Мальвиды”.
“Так чего ради ты так расфрантилась?”
“Хочу доставить удовольствие Мальвиде”.
МАРТИНА
Лу даже предположить не могла, что подробности этой встречи, вроде бы не стоящей внимания, будут упомянуты во всех книгах по истории европейской культуры девятнадцатого века.
ЛУ
Результат испытания чар Лу превзошел все ожидания. Она предвидела что угодно, только не это. Ей представлялось, как старого отшельника, — он был на целых семнадцать лет старше ее, — отпугнет аромат ее духов, или, наоборот, как его очарует блеск ее ума, но то, что произошло при встрече, было совершенно непредсказуемо. Лу знала, что ни в одну женщину он еще не был влюблен, а в его книжоноке, навязанной ей Мальвидой, она прочла, что любой человек слишком противоречив, чтобы быть достойным любви.
Однако как только она появилась в дверях базилики Святого Петра, где Поль Ре назначил ей свидание со своим другом, этот неуклюжий человек со странно закрученными огромными усами содрогнулся, словно сраженный молнией, и воскликнул: “С каких звезд мы упали в объятия друг друга?”
Она подошла ближе, непроизвольно отмечая изящество его кистей и необычный, обращенный внутрь себя, взгляд его полуслепых глаз. Удивительно, как он безошибочно рассмотрел ее своими почти незрячими глазами?
Фридрих Ницше заговорил. Несмотря на то, что голос у него был глухой, его насыщенная скрытым напряжением речь была полна магнетического очарования. Завороженная необычным ходом его мысли Лу быстро уловила ее мелодику и включилась в разговор в правильном ключе. Она уже знала за собой эту способность включаться в мелодику любого интересного ей собеседника — с Мальвидой, проповедующей противоположные Фридриху взгляды, она пела дуэтом таки же складно, как и с ним.
И хоть Лу была увлечена своим умением верно отзываться на радикальные пророчества нового поклонника, краем глаза она успевала следить за старым. Не вмешиваясь в их беседу, Поль скромно наблюдал за выступающими перед ним солистами. Ему было и больно, и радостно — он понимал, что может потерять внимание Лу, но его радовал восторг его друга, обычно печального и никому не интересного. Таким счастливым и одухотворенным Поль не видел его никогда. Он не говорил — он декламировал, он пел, он разливался соловьем, он открывал пленившей его девушке не только объятия, но и душу.
Но Лу вовсе не намеревалась броситься в его объятия. Дело было не в его странности и даже не в его чудовищных усах, дело было в ней самой — она вовсе не собиралась выходить замуж. Она действительно была увлечена смелыми идеями своего нового обожателя, идеями, столь похожими на ее собственные, но выраженными гораздо лучше.
“Пусть Бог умер, — говорил он, — зато в самом человеке есть нечто, что может соперничать с Богом. Но для того, чтобы добраться до этого сверхчеловеческого в самом себе, человеку нужно проделать путь поистине героический, воспарить над своими слабостями, пренебречь людским презрением, призвать на свою голову страдания и полюбить их. Разве все, что дано душе, — глубина, таинственность, величие, — дано ей не среди скорбей, не в школе великого страдания?”
Он, как и Лу, восхищался упругостью души в несчастии, ее стойкостью при виде великой гибели, ее изобретательностью и мужеством в море отчаяния, ее способностью смиряться с бедами и извлекать из них пользу.
Все эти увлекательные дни Лу говорила только о своем новом гениальном друге. “Пока не еще признанном”, — возражала ей благоразумная мама.
“Ну и пусть пока не признанном! — дерзко отвечала Лу, — Я провижу будущее и уверена, что его ждет великая слава”.
А про себя добавляла: “И этот гениальный человек влюблен в меня!”
Наконец, мама не выдержала.
“Лёля, — обеспокоенно спросила она, — не слишком ли ты увлеклась своим новоявленным гением?”
