Вместо лошадей она впрягла в тележку своих готовых на все поклонников, а сама, вооружившись кнутом, уселась на место кучера. Еще сподручней было бы ей усесться на облучке, но, к сожалению, в тележке облучок предусмотрен не был. Лица затиснутых в оглобли философов несколько неестественно направлены не по ходу тележки, а вбок, словно они намереваются везти ее наискосок, да и Лу глядит не на несуществующую дорогу, а на стоящую справа камеру. Зато фотограф, смирившись с заменой пары лихих скакунов на пару ординарных господ в сюртуках, все-таки исхитрился и добавил в синеву небес несколько ложек взбитых сливок, а кнут Лу украсил небольшой гирляндой цветов.
Получилось шикарно. Восхищенная своим изображением Лу заказала двадцать отпечатков и отправила всем, кому могла, чтобы картинка осталась в памяти на века.
ДНЕВНИК МАЛЬВИДЫ
Я этого не ожидала, не ожидала, не ожидала! Я всегда думала, что Фридрих не способен влюбиться в женщину. Я не раз его упрекала за его презрение к женщинам. Он написал совсем недавно: “Слишком долго в женщине были скрыты раб и тиран. Поэтому женщина не способна к дружбе: женщины все еще кошки и птицы. Или, в лучшем случае, коровы”. Я спросила, а кто я — кошка или корова? Он ответил: “Вы не в счет. Вы — самый близкий мне человек на свете”.
А теперь он нашел себе другого близкого человека и забыл все, что до сих пор было ему дорого. Теперь он вообразил, что самый близкий ему человек — эта своенравная девчонка, которую я сама ему подсунула. Он говорит с нею без конца, говорит, говорит, говорит, а она ему поддакивает-она большая мастерица поддакивать. Набор знаний у нее не так уж велик, но набор нужных слов вполне достаточный, чтобы обвести вокруг пальца такого простодушного младенца как мой дорогой Фридрих. Тем более, что произнося эти слова, она обволкивает его своим неотразимым взглядом, запутавшись в паутине которого он может перепутать солнце с луной.
Он, словно подражая Полю, смотрит на нее как кролик на удава, и готов выполнить любое её требование, даже самое идиотское. Месяц назад ей вздумалось без всякой причины прервать занятия на курсах и уехать из Рима в Швейцарию. И мои мальчики, как верные собачонки, помчались вслед за ней. Я даже грешным делом подумала, что она для того и уехала, чтобы они за ней помчались.
А сегодня я получила от нее конверт с самой отвратительной фотографией, какую только можно себе представить. Вернее, какую человеку в здравом уме совершенно невозможно себе представить: Поль и Фридрих впряжены в убогую тележку, а в тележке, сидит Лу и погоняет их кнутом. Она намеренно позирует так, чтобы бросалась в глаза ее тонкая талия, и выражение лица у нее одновременно жестокое и надменное. Поль безучастно глядит в камеру, как всегда стесняясь, что он еврей, хоть это вовсе не заметно, а Фридрих, исступленно напрягаясь, стремится неведомо куда — его окрыляет надежда на великую любовь.
Но я отлично понимаю, что никакой великой любви ему не предстоит-Лу не птица и не корова, а настоящая кошка, она играет с ним как кошка с мышкой. Он такой хрупкий и ранимый! Я боюсь, что она его изувечит и сломает, и я не знаю, как его спасти.
Я вижу только один способ, которого сама стыжусь: нужно втянуть в это дело его сестру Элизабет. Она такая мерзкая, я ее терпеть не могу, но только она может его остановить на пути к пропасти.
Итак, решено: я сейчас пойду на почту отправлять Элизабет эту чудовищную фотографию! А потом начну собираться в дорогу — завтра я уезжаю в Байройт на долгожданный фестиваль Рихарда. Мое сердце замирает при мысли, что я, наконец, увижу и услышу “Парсифаль” от начала до конца.
МАРТИНА
Что ж, трудно упрекнуть Мальвиду за ее предательское поведение — ее молодые друзья, все вместе и каждый в отдельности, обидели и предали ее многократно. Они даже умудрились предложить ей быть при их интеллектуальной коммуне “пожилой компаньонкой”. У нее даже горло перехватило от обиды — она всегда гордилась тем, что играет с ними на равных, а они, оказывается, считают ее пожилой компаньонкой! Она, конечно, отказалась от должности пожилой компаньонки, но обиду свою скрыла и, как ни в чем ни бывало, пригласила Лу сопровождать ее на байройтский фестиваль Вагнера.
Поскольку желающих посетить фестиваль было гораздо больше, чем мест в новом театре Рихарда, туда впускали только по пригласительным билетам, за которые нужно было платить огромные деньги. Полю приглашение не прислали, а Фридриху Вагнер лично запретил появляться в театре. Напрасно Мальвида, пользуясь положением близкого друга семьи, умоляла Рихарда позволить ее подопечному сидеть хотя бы на последнем стуле в последнем ряду. Но Рихард был непреклонен — в ответ на просьбы доброй подруги он грозно взвыл, затопал ногами и выскочил из комнаты, сердито хлопнув дверью.
У Ницше не осталось никакой надежды хоть краем уха услыхать исполнение лебединой песни его недавнего кумира. Он был безутешен — все умчались в Байройт и оставили его в одиночестве в деревушке Таутенбург тосковать и грызть собственные локти.
ЛУ
Лу прикатила в Байройт из Штиббе, берлинского имения Поля, где она гостила несколько недель, пока Фридрих навещал свою мать. Байройт показался Лу вполне заурядным немецким городком, хотя в глазах Лёли, привыкшей к немо-щенным и неухоженным русским деревням, он выглядел бы роскошным. Но Лу давно перестала быть Лёлей, и не сразу поняла, почему Рихард Вагнер выбрал этот скромный городок для столицы своей империи. И только когда Мальвида показала ей ничем с виду не примечательный трехэтажный домик в центре Байройта, ей стало ясно, как это произошло.
За скромным фасадом скрывался крупнейший в Германии ХVIII века придворный оперный театр, который Вагнер поначалу наметил сделать своим собственным. “Невероятная красота! — воскликнула потрясенная Лу, войдя вслед за Мальвидой в зрительный зал, напоминавший вывернутую наизнанку резную шкатулку из позолоченного дерева. — Зачем же ему понадобилось строить новый театр, если ему предлагали такую роскошь?”
“Затем, что здесь ужасная акустика. Архитектор о красоте заботился больше, чем о музыке”.
“А новый театр тоже такой красивый?”
“Ничуть. Архитектор нового театра больше заботился о музыке, чем о красоте. Хочешь, поедем прямо сейчас и посмотрим?”
“А нас впустят?”
Мальвида с лукавым видом вынула из сумочки голубой листок: “У нас есть письменное разрешение самого Вагнера! Поехали, я тебя ему представлю”.”
Новый театр был построен за городом на пологом возвышении, носящем имя “Зеленый холм”. Внутреннее устройство театра поразило Лу, привыкшую к оперному залу в Санкт-Перербурге, где у ее семьи была постоянная ложа. В отличие от общепринятого театрального зала, по форме подобного лошадиной подкове с партером в центре и ложами по бокам, зрительный зал в театре Вагнера повторяет форму древнегреческого амфитеатра. Там нет ни лож, ни ярусов, ни балконов, ни галерей, а оркестр расположен под сценой и скрыт от глаз публики, чтобы он не отвлекал её от представления.
