И именно в отчаянии, одиночестве, и отречении от мира до последней грани, на горной дороге, ведущей из Рапалло в Портофино, ему пришло в голову всё начало Заратустры, “и даже более того — Заратустра сам, как тип, явился” ему. И вместе с Заратустрой явилась ему идея Сверхчеловека, героя, пережившего полное падение морали и преодолевшего Ресентимент. Ницше первый ввёл в обиход понятие Ресентимент или озлобление — чувство враждебности неудачника к тому, кого он считает причиной своих неудач, и тягостное сознание тщетности попыток повысить свой статус. Ресентимент — это бессильная зависть к преуспевшему, это чувство слабости и неполноценности, непрерывно гложущее душу неудачника. Чтобы избавиться от чувства вины за собственные неудачи, он вступает в бой с воображаемым виновником этих неудач на основе собственной системы ценностей, отрицающей систему ценностей преуспевшего. Своими новыми идеями Ницше поделился с Мальвидой — именно с нею, с единственной, с которой он не порвал.
ДНЕВНИК МАЛЬВИДЫ
Итак, Лу поселилась в имении Поля под Берлином. Что ж, это удобно и комфортабельно! Она поселилась у Поля и начала кампанию по завоеванию Европы. И преуспела. Поль представил её своим многочисленным приятелям — у него отличные связи в берлинских артистических кругах. Этого оказалось достаточно — стоит только представить её философам, поэтам и драматургам, как начинает действовать ее необъяснимое сверхъестественное очарование: каждый встреченный ею мужчина становится её обожателем.
Очень быстро она сама стала признанным философом, поэтом и драматургом. Я пытаюсь читать ее сочинения — их перепечатывают разные газеты и журналы — и не могу понять, что их редакторы там находят. Возможно, в присутствии Лу им все серое кажется розовым и голубым.
Мне кажется, что мой дорогой Фридрих достойно пережил крушение романа с Лу и даже вышел победителем из-под обломков своей рухнувшей любви — в результате он подарил человечеству новую книгу “Так говорил Заратустра”. Несмотря на излишнюю резкость некоторых его утверждений, вроде окончательного заключения “Бог умер”, я считаю, что это великая книга. Я так и написала ему:
“Вы стремитесь к высокой цели. Трогательно и прекрасно думать об одиноком путнике, который трудным путем решительно устремляется к высотам, на которых дышится чистым эфиром духа!”
МАРТИНА
Ницше пришел в восторг от этой возвышенной похвалы и написал кому-то из друзей:
«Честная Мальвида, которая благодаря своей розовой поверхностности на протяжении всей жизни держалась на поверхности, написала мне, к моему горчайшему удовольствию, что она различает в моем “Заратустре” “контуры светлого храма”, который я построю на этом фундаменте. Можно умереть со смеху, но я как раз доволен, что никто не замечает, что за “храм” я строю!”.
Но самой Мальвиде он отписал не так резко.
ПИСЬМО ФРИДРИХА МАЛЬВИДЕ — 1883 ГОД
“Всякий убежит от меня, догадайся он только, какого рода обязательства вытекают из моего образа мыслей!… И — вы! и вы тоже, мой глубокоуважаемый друг!… Возможно, что для всех грядущих поколений я — рок, и очень возможно, что в один прекрасный день я онемею — из человеколюбия!”
ДНЕВНИК МАЛЬВИДЫ
Письмо Фридриха меня сперва расстроило и даже испугало, но я снова перечитала его рассказ о бродячем пророке по имени Заратустра и успокоилась. В его идее Сверхчеловека нет ничего пугающего. Напротив, явление Сверхчеловека обещает людям грядущее правление разума и просвещения. И я отправила Фридриху утешительные строки:
“Мой героический страстотерпец, усталый борец, ты можешь теперь отдохнуть, потому что ранний Ницше, кротко улыбающийся в своей первичной гармонии, будет жить века”.
МАРТИНА
Мальвида оказалась удивительно плохим пророком. Сам Ницше значительно лучше понимал, какого рода слава уготована ему в веках: “Я знаю свою судьбу. С моим именем будет связано воспоминание о чем-то чудовищном, о таком кризисе, которого мир еще не знал, о глубочайших коллизиях совести, о принципах, направленных против всего, во что до сих пор люди верили, чего требовали, что считали священным”.
ДНЕВНИК МАЛЬВИДЫ
Сегодня ни свет, ни заря меня разбудил дверной колокольчик. Он позвонил, позвонил и умолк. Я зарылась головой в подушку и постаралась заснуть снова, предположив, что кто-то дёрнул его по ошибке — за окном стоял предрассветный февральский сумрак и я в такую рань не ждала никаких гостей. Но едва я смежила веки, как колокольчик затрезвонил с новой силой, на этот раз непрерывно. Смирившись с неизбежным, я натянула халат и побрела к входной двери, натыкаясь спросонья на стулья и острые углы.
Все это время колокольчик продолжал звонить с упорством отчаяния. Не снимая цепочки, я приоткрыла дверь и увидела встрепанную Элизабет в комнатных тапочках на босу ногу и в полузастегнутом пальто, наброшенном поверх ночной сорочки. Я не уверена, писала ли я, что она сбежала от матери и пристроилась в Риме при мне, как когда-то пристроилась в Байройте при Вагнерах. Мне было жаль бедняжку и я позволила ей оказывать мне мелкие услуги за небольшую плату — она была так бедна и так тяжело переживала разрыв с братом, который был её опорой с раннего детства. В благодарность за это она всегда вела себя со мной кротко и вежливо.
Сердце моё оборвалось при виде взъерошенной Элизабет, бьющейся о мою дверь спозаранку, — конечно, неспроста она решилась разбудить меня ни свет, ни заря. Я сразу подумала, что с Фридрихом случилась беда, и, поспешно сбросив цепочку, распахнула дверь. Элизабет не вошла в прихожую, а ворвалась в неё вихрем и, по-детски рыдая, бросилась мне на шею.
“Рихард! Рихард умер!” — выкрикнула она сквозь рыдания. “Что значит, умер?” — спросила я, не доверяя своим ушам. Не мог же он умереть среди бела дня в разгар подготовки к новой постановке “Парсифаля”! Конечно, у него было слабое сердце, но не настолько слабое, чтобы остановиться без предупреждения!
“Вот! Вот! — прорыдала Элизабет, протягивая мне скомканную газету с портретом Рихарда на первой странице. — Прочтите сами и расскажите мне, тут по-итальянски!”
Я быстро пробежала глазами статью под портретом. В ней говорилось, что композитор Рихард Вагнер, большой ненавистник великой итальянской музыки, был вчера на закате найден в своей спальне лежащим поперёк кровати без признаков жизни. Автор статьи не отрицал заслуг немецкого композитора в деле усовершенствования постановочной техники, но не желал признавать его вклад в мировую музыкальную культуру. Наспех перечислив самые известные оперы Рихарда, обозначив их смертельно скучными, он перешел к сплетням.
Злые языки говорят, что за обедом у Вагнера произошла отчаянная ссора с его супругой Козимой — она, как обычно, приревновала его к одной из предполагаемых солисток новой оперы и угрожала немедленным отъездом. В ответ композитор оттолкнул тарелку с недоеденным десертом и убежал к себе в спальню, громко хлопнув дверью. Козима за ним не побежала, но когда он не вышел к чаю, забеспокоилась и послала лакея проверить, всё ли в порядке. Через минуту лакей вернулся и дрожащими губами пролепетал, что сеньор Вагнер лежит поперек кровати бледно-голубой и бездыханный.
