Я залпом проглотил мой шнапс, но Бернард даже не притронулся к своей кружке. Это удивило меня, потому что к вечеру жара усилилась и жажда тоже. Я тут же заказал себе кружку пива и спросил Бернарда, почему он не пьёт.
«Я боюсь, — вздохнул он. — У меня кровь стучит в висках и в груди стеснение. Что мне делать?»
«Тогда отдай пиво мне, а сам лучше выпей пару стаканов сладкого фруктового чая. — посоветовал я, отметив про себя, как он бледен. — А потом поднимись в свой номер, ложись в постель и постарайся уснуть».
Он согласно кивнул и заказал чайник чая. А я поспешил на следующий вызов к молодой роженице фрау Бёмер. Роды оказались тяжёлые, так что я почти всю ночь провёл в доме Бёмеров. На рассвете я отправился домой и тут же заснул, даже не раздеваясь, надеясь отдохнуть. Но отдохнуть не удалось — в девять часов утра меня разбудил полицейский и потребовал, чтобы я пошёл с ним в отель дель Лаго подтвердить факт смерти одного из гостей.
У меня и в мыслях не было, что нужно подтвердить факт смерти моего друга Бернарда Фюрстера. Я подумал, что умер пациент с высокой температурой, у которого я был накануне вечером. Я просто глазам своим не поверил, когда меня привели в номер моего друга Фюрстера.
Он был мёртв уже несколько часов, но в этой жаре тело его не охладилось достаточно для настоящего ригор мор-тис, и мне без особого труда удалось установить, что он умер от приступа нервной лихорадки, вызванной тяжёлым разочарованием и глубоким сердечным надрывом.
Доктор медицины Енш»
«Неплохо, правда? А вот другое письмо, от священника. Читай!»
«Я по вечерам обычно обхожу номера постояльцев отеля, спрашиваю, как настроение, не надо ли за кого помолиться. Ведь в нашем отеле немало обездоленных и разочарованных неудачников. Когда я постучал в номер доктора Фюр-стера, он крикнул «Войдите!» таким слабым голосом, что я сразу понял — здесь беда. Я постарался его утешить, но посреди беседы он вскочил с дивана, подбежал к окну и рванул раму на себя. Окно распахнулось, и напрасно — воздух за окном был ещё жарче и задушливей, чем в комнате. Фюр-стер прижал руку к груди: «Мне кажется, у меня начинается нервная лихорадка. Трудно дышать, голова кружится и сердце колотится, как безумное».
Меня обеспокоило его состояние, и я почти насильно уложил его в постель. Он закрыл глаза и начал дышать ровнее.
Мне показалось, что ему стало лучше, и я ушёл, потихоньку прикрыв за собой дверь.
Когда мне наутро сообщили о его преждевременной кончине, мне стало очень грустно — ведь этому замечательному человеку едва исполнилось сорок шесть лет! Как много он ещё мог бы сделать для человечества! Но я верю, что сделанное им за его короткую жизнь не будет забыто».
Дитер похвалил Элизабет: «Молодец! Отличные документы! Но как мы донесём их до наших дорогих колонистов?»
«Я всё продумала! Мы завтра организуем красивую панихиду по Бернарду, и я зачитаю их вслух вместе с некрологом председателя немецкой общины Сан-Бернардино герра Шаерера. Скажу по секрету только тебе, что он тоже был постоянным собутыльником моего покойного супруга. Но его долгов я не платила, он свой некролог сочинил от чистого сердца и напечатал в местной газетке».
МАРТИНА
Некролог герра Шаерера, был воистину написан от всего сердца.
«Несмотря на то, что наш дорогой покойный доктор Фюр-стер всю жизнь руководствовался своими христианскими убеждениями, его преследовали только человеческая жестокость, непонимание и подозрительность. Эта несправедливая трагическая враждебность разрушила надежды на осуществление его светлого идеала и разбила его сердце, что прервало его жизнь, исключительно ценную для всего человечества».
Некролог был встречен на панихиде мрачным молчанием. Только небольшая группа колонистов, сохранивших верность своему обанкротившемуся лидеру, поднесла Элизабет сочувственное письмо. В нём были прочувствованные слова:
«Щедрость души твоего покойного мужа и величие его идеала будут при жизни многих поколений освещать созданное им детище. Мы желаем тебе обрести такую силу духа, которая позволит тебе с достоинством перенести эту страшную потерю».
Письмо подписали только немногие члены колонии Германия Нова.
ЛУ
Лу оглядела себя в тройном зеркале и осталась довольна. Всё было как надо: черное, просто, но элегантно скроенное платье выгодно подчёркивало достоинства её фигуры — осиную талию, высокую грудь и сильные длинные ноги. Пепельные локоны, перехваченные на затылке чёрной бархаткой, выгодно оттеняли нежную кожу её стройной шеи. Всё было как надо, только непонятно, зачем это всё было надо. Она не любила никого из тех, кого любила обольщать. Она была с ними мила и изысканно умна, но в душе она их всех слегка презирала, хоть и нуждалась в их преклонении.
Её оскорбляло их откровенное вожделение, их липкие взгляды, обволакивающие её тело, их пренебрежение её исключительным филигранным интеллектом. Они все, как один, притворялись, что их интересуют её меткие философские наблюдения и восхищают её остроумные афоризмы, но она не сомневалась, любой из них пропускает это всё мимо ушей, а думает только о том, как бы уложить её в постель. И хоть были они особи оригинальные, друг от друга резко отличные, в какой-то миг они становились поразительно похожи. Она легко узнавала этот миг по их внезапно застывающему взгляду, совсем как у рыбы, попавшейся на крючок. В этот миг их тонкие интеллигентные лица превращались в тупые грубые маски, и Лу вспоминалась где-то подслушанная похабная шутка: “У мужчины мало крови — когда у него эрекция, на мозги уже не хватает”.
Впрочем, у мужчины, на свидание с которым Лу направлялась сегодня, с кровью всё было в порядке, — даже когда взгляд его застывал как у рыбы, попавшейся на крючок, лицо его оставалось интеллигентным и тонким. Блестящий журналист Георг Ледебур, одновременно безжалостный насмешник и щедрый благотворитель, популярный оратор и коварный политикан, в сердечных делах оказался таким же, как все другие — он с первого взгляда влюбился в неотразимую Лу Саломе.
Но повёл он себя не так, как все другие — не вслушиваясь в её лепет о праве каждой женщины распоряжаться своим телом, он грубо прижал её к себе и объявил: “Я понял, почему ты несёшь эту детскую чушь! Ты всё ещё девственница! Но мы сейчас эту ошибку исправим!” С этими словами он поцеловал её в губы, а потом, рванув пуговицы её традиционно высокого ворота, уткнулся лицом в её обнажённую грудь.
Самое удивительное, что ей это понравилось. Она его не только не оттолкнула, а напротив, как подкошенная, рухнула на диван и позволила ему лишить её девственности. С тех пор она уже больше года пару раз в неделю ездит к нему на его холостую квартиру, где он снова и снова делает вид, что лишает её девственности, только не на диване, а на роскошной двуспальной кровати, украшающей его спальню.
Карл, конечно, в конце концов об этом узнал и взбесился, со всей своей пламенной полу-турецкой страстью. Он потребовал, чтобы жена немедленно отказалась от Ледебура, в ответ на что она рассмеялась и заметила, что согласно их брачному контракту это не его дело: что бы она ни делала с другими мужчинами, трахаться с ним она всё равно не будет. Карл взвыл. А поскольку этот разговор протекал у них за обедом, он схватил с подноса острый нож для разделки ростбифа и всадил его себе под левое ребро.
