В эти же дни королева Виктория писала своему дяде, бельгийскому королю Леопольду I, что «холодность и медлительность северных держав (Австрии, Пруссии и России. — Прим. авт.) в деле признания нашего нового „bon Frère“ чрезвычайно его сердит и производит во Франции дурное впечатление. Я не думаю, чтобы это было разумно. Излишняя раздражительность может иметь последствием настоящую беду. Придираться к тому, как его называть после одобрения и поддержки его за государственный переворот, кажется мне весьма kleinlich
[1113] и непоследовательно, и я полагаю, что все наше поведение было гораздо более достойным»
[1114].
Получив сообщение о состоявшейся встрече Киселева с Луи Наполеоном и вручении последнему верительной грамоты, Николай I остался весьма довольным и воспринял это как «успех русской дипломатии»
[1115]. Граф Киселев удостоился Высочайшей благодарности, а Нессельроде в конце января 1853 года направил посланнику в Париже письмо, в нем он самодовольно писал, что «моральное поражение, нанесенное самолюбию Луи Наполеона тем, что заставили его, невзирая на его угрозы, покориться формам и условиям, которые Государь счел своим долгом поставить своему акту признания, уменьшит, вместе с его чрезвычайной уверенностью, тот престиж, каким он пользовался в Европе… и, таким образом, может служить средством для удержания новой империи от увлечений, которыми она могла бы поддаться вследствие отсутствия всякой оппозиции… Это залог безопасности, который мы дали Европе, вынудив Луи Наполеона быть более осторожным в своем поведении и более осмотрительным в своих выражениях»
[1116].
Дальнейшие события показали всю пагубность и провал внешней политики российского правительства. Нет никаких сомнений, что высокомерная и негибкая позиция России в данном вопросе наложила свой негативный отпечаток на отношения между двумя монархами и обоими государствами в целом. В последующие месяцы отношения между Францией и Россией неизменно шли по нисходящей, и в этом есть существенная доля вины Николая I и его дипломатии.
Следующим важным вопросом, повлиявшим на отношения императорской Франции с другими государствами, стал поиск невесты для Наполеона III. Установившаяся во Франции монархия была наследственной. Императору Наполеону III было сорок четыре года, и он не был женат. В соответствии с законодательством Второй империи, монарх должен был иметь либо прямого наследника, либо назначить преемника. По мнению бонапартистов и сторонников империи, стабильность властных структур и ситуации в стране во многом зависела от того, как будет решен вопрос о наследнике императорского трона.
Как полагал Наполеон III и его ближайшее окружение, откладывать эту задачу государственной важности в долгий ящик было неразумно. При этом хозяин дворца Тюильри был не прочь не только основать новую династию, но и породниться с каким-нибудь древним монархическим европейским двором, тем самым укрепив свой авторитет и престиж Франции.
Мысль о сватовстве к представителям августейших особ из домов Габсбургов, Гогенцоллернов и Романовых была отвергнута сразу, поскольку шансы на такой брачный союз были равны практически нулю. По словам Жана-Франсуа Солнона, для старых монархических династий Луи Наполеон олицетворял «странного правителя с сенсимонистскими взглядами, который в молодости был карбонарием, то есть почти что социалистом и мятежником против существующего порядка. Его имя даже угрожало миру в Европе, а политический режим, какой он только что учредил, казался совершенно ненадежным. Какой монарх согласится отдать дочь такому авантюристу?»
[1117]. Одним словом, в глазах основных европейских столиц он был этаким parvenu (выскочкой).
Тогда Друэн де Люис попытался прощупать почву на предмет поиска невесты за пределами великих держав. Прорабатывался вопрос о возможном браке с девятнадцатилетней принцессой Каролой Шведской из династии Ваза и совсем юной Адельгейдой Гогенлоэ-Лангенбургской, приходившейся племянницей королеве Виктории
[1118]. В обоих случаях брачные планы потерпели неудачу.
Однако не в характере Наполеона III было предаваться унынию. Он продолжал вынашивать планы по поиску подходящей невесты. К этому времени в свете складывавшихся обстоятельств он решил прекратить свои отношения со старой «подругой» мисс Говард. Перед этим император выполнил свои обещания и вернул ей деньги, которые ранее брал на проведение президентской избирательной кампании в декабре 1848 года и подготовку государственного переворота в декабре 1851 года
[1119].
В середине декабря 1852 года по Парижу поползли слухи, что император увлечен красивой двадцатишестилетней испанкой Евгенией де Монтихо. Вначале эти разговоры воспринимались как досужие, поскольку было известно о пристрастии главы государства к красивым женщинам и увеселительным мероприятиям. Однако с течением времени общество укрепилось в своем мнении, что Наполеон III действительно питает чувства к молодой прекрасной особе с Пиренейского полуострова.
Мария Евгения Игнасия Агустина Палафокс де Гусман Портокарреро, графиня де Теба, родилась 5 мая 1826 года в Гранаде в семье испанского гранда дон Сиприано де Теба и Гусман де Палафокс и Портокарреро. Хотя род Теба и Гусман был древним, дон Сиприано был небогат. Он отличался свободолюбивыми взглядами и, будучи офицером испанской армии, поддержал французов и был ярым сторонником Наполеона I и Жозефа Бонапарта, который стал в 1808 году королем Испании. Во время наполеоновских войн воевал во французской армии, дослужился до чина полковника
[1120]. Проявил храбрость и несколько раз был серьезно ранен, потерял правый глаз.
В 1817 году дон Сиприано вернулся в Испанию и женился на Марии Мануэле Киркпатрик, дочери шотландского торговца Виллема Киркпатрика. От этого брака родилось трое детей: сын Франсиско («Пако», умер в юности), Мария Франсиска («Пака») и Евгения.
