А Ридли добавляет, что «среди гостей на балу был еще один француз, граф Алексис де Валлон. У него сложилось невысокое мнение о Луи Наполеоне. Через два дня он написал Мериме: „Увы! Достаточно просто посмотреть на то, как этот обыкновенный и пользующийся дурной славой маленький джентльмен сам понимает, насколько напрасны все надежды, которые на него возлагаются. Его фигура вряд ли подходит для той роли, какую он должен играть. Представьте себе маленького человека четырех с половиной футов, неприятного и вульгарного, с большими усами и глазами поросенка! Так много для его внешности. Относительно его нравственности: он живет открыто, что уже является скандалом по меркам английской морали, с пятнадцатисортной артисткой, очень, по общему признанию, красивой, по имени мисс Говард. Такое поведение не могло не закрыть перед ним двери лондонского высшего общества, которое выбросило его в мир актеров низкого сорта. Люди здесь убеждены, что если судьба все же поднимет его на какое-то высокое положение во Франции, то он будет опираться на Социалистическую коммунистическую партию и даже, возможно, на красных республиканцев“»
[667]. Валлон добавил, что, когда он внимательно рассмотрел Луи Наполеона на балу у леди Эйлсбери, то «сказал себе, что для этого маленького претендента понадобится только один час, чтобы пробежать по бульвару в своем темном костюме и белом галстуке, чтобы его престиж был потерян навсегда»
[668]. Ридли полагает, что французский граф в своей уничижительной оценке Луи Наполеона ошибся практически во всем
[669].
* * *
Париж был оставлен на осадном положении. Все батальоны Национальной гвардии из рабочих районов города были распущены. Революционные клубы находились под строгим полицейским контролем. Власти приняли энергичные меры к разоружению населения. По имеющейся информации, к 4 июля во всем Париже было изъято свыше 100 тысяч одних только ружей
[670] (не считая сабель, пистолетов и другого оружия).
Через несколько дней мирная жизнь опять воцарилась на улицах города. Париж ожил. По словам Александра Герцена, «толпы праздношатающихся снова появились на бульварах; нарядные дамы ездили в колясках и кабриолетах смотреть развалины домов и следы боев… И лишь частые патрули и партии арестованных напоминали страшные дни»
[671].
В условиях господства военных порядков криминальная жизнь Парижа также на какое-то время замерла. Криминалитет ушел в подполье в прямом и в переносном смысле. На некоторое время на улицы города стало спокойней выходить, в том числе и в ночное время. Горожане (особенно ее средний и богатый слой) это оценили.
Биржа отметила торжество «порядка» в столице повышением курса государственных бумаг и некоторым общим оживлением дел
[672]. С учетом того, что провинция (53 департамента направили добровольцев в Париж для подавления восстания
[673]) отнеслась крайне отрицательно к вооруженному выступлению в столице, со всех концов страны в Учредительное собрание поступали приветствия и поздравления.
Верный своим внутренним республиканским убеждениям, Кавеньяк 29 июня 1848 года сложил свои особые диктаторские полномочия, какими ранее был наделен Учредительным собранием для подавления вооруженного мятежа в Париже. В ответ Учредительное собрание единодушно проголосовало за признательность генералу и назначило его президентом совета министров и главой исполнительной власти
[674]. Произошла смена и председателя Учредительного собрания — им стал правый республиканец, редактор газеты Le National Арман Марраст.
Против этих постановлений парламента выступили только депутаты-социалисты. Принц Наполеон, Пьер Бонапарт, Люсьен Мюрат и другие депутаты-бонапартисты самоустранились от дискуссий и решений по данным вопросам.
Генерал Кавеньяк потребовал самых жестких мер, в результате которых были закрыты практически все оппозиционные газеты, в том числе и бонапартистского толка. Оставшиеся печатные издания должны были вносить предварительно большие суммы денег в качестве обеспечения хорошего поведения и соблюдения требований властей.
Генерал Кавеньяк также потребовал лишить депутатской неприкосновенности Блана и Коссидьера, которые обвинялись в подстрекательстве и руководстве выступлением 15 мая
[675]. Оба бежали в Великобританию. По прибытии в Лондон Блана посетил Луи Наполеон, выразивший сочувствие ему и французским социалистам
[676].
Зная реальное состояние экономики, Учредительное собрание и правительство Кавеньяка предприняли ряд решительных мер по ее стабилизации. Была восстановлена финансовая система, действовавшая в поздний период Июльской монархии; приведены в некоторый порядок финансовые дела Банка Франции, а также ограничен выпуск денег в свободное обращение; отклонены проекты по национализации железных дорог с выкупом у частных компаний; отклонены предложения по введению новых налогов; отменен декрет об ограничении рабочего дня и вновь введен 12-часовой рабочий день; распущены все провинциальные национальные мастерские; введен надзор над ценообразованием; подтвержден закон о 45-сантимовом налоге и введены дополнительные строгие меры по сбору недоимок по нему; восстановлено тюремное заключение за долги и др.
Эти шаги и благоприятная конъюнктура позволили осенью наблюдать определенное оживление в экономике с постепенным ростом объемов производства и потребления. В страну начали возвращаться капиталы, ранее вывезенные за пределы Франции. Предприниматели выражали сдержанный оптимизм.
При этом у населения и частично в армейских кругах наблюдалась неудовлетворенность деспотизмом правых республиканцев и лично генерала Кавеньяка. Крестьяне продолжали выражать глухое недовольство действиями правительства и депутатов. Их экономическое положение продолжало ухудшаться. Многие крупные промышленники, мелкие предприниматели, рабочие и беднота находили, что республика не отвечает их желаниям. Часть офицерского корпуса была недовольна жесткостью, бестактностью и грубостью генерала — диктатора республики. Молодые люди были поставлены под жесткий государственный контроль, а политические партии были значительно урезаны в своей деятельности.
