…и там Сваневич встретил Марию Кириловну, которая искренне обрадовалась его появлению.
Надобно сказать, что после переезда Маша осталась без подруг. Жёны и дочери соседей редко езжали к Троекурову, обыкновенные разговоры и увеселения которого требовали товарищества мужчин, а не присутствия дам. Гости отца были для неё слишком стары и скучны; красавица нечасто появлялась посреди пирующих и спешила снова уединиться.
Единственную отраду Маши составляла огромная библиотека. Девушка читала много и после желала говорить о прочитанном, но брат Саша не годился в собеседники по малолетству, а Кирила Петрович единственной сто́ящей книгою признавал только «Жизнь двенадцати цезарей» Светония, которую держал под замком от дочери по причине чрезмерного похабства.
Мария Кириловна оставалась в доме хозяйкою и вышла встречать нежданного гостя с томиком французского романа в руках. Увидав её, Сваневич опешил. Кто бы мог подумать, что в здешней глуши цветёт эдакий розан?!
– Покорнейше прошу простить мой неподобающий вид, – сказал молодой человек, досадуя на исцарапанное лицо и платье с чужого плеча. – Желал бы быть представлен вам иначе, но заплутал в лесу, и батюшка ваш со своими товарищами очень меня выручили.
– Это не беда. Надеюсь, у нас вам будет покойно, – с любезною улыбкой отвечала Маша, оглядывая Сваневича.
При её монашестве он казался почти красавцем, несмотря на царапины; чужой дорожный кафтан пришёлся впору и недурно сидел на статном госте.
В одном из флигелей Сваневичу отвели комнату, однако там он задержался ненадолго лишь ради туалета после дороги, а остальное время до вечера провёл в приятном обществе Марии Кириловны. Гость хорошо знал по-французски, с похвалою отозвался о библиотеке; не преминул сделать остроумное замечание насчёт книги, которую читала хозяйская дочь, и совершенно покорил скучавшую девушку.
Молодые люди сели на диванах в гостиной зале, непривычно свободной от завсегдатаев троекуровского дома: одни уехали охотиться с Кирилой Петровичем, а прочие – оставшиеся без приглашения или не любившие охоты – в отсутствие хозяина не явились. Сумрачная гувернантка, которая присматривала за беседою Марии Кириловны со Сваневичем, и снующий рядом брат Саша ничуть не мешали: собеседники легко переходили на французский, мило шутили, смеялись, а некоторые недомолвки даже придавали пикантности этой болтовне.
Мария Кириловна расцветала на глазах – после уединения последних месяцев Сваневич произвёл на неё действие, которое авторы незамысловатых романов уподобляют живительной влаге, пролившейся с небес на иссыхающую розу. Новый знакомый был неглуп, имел хорошо подвешенный язык, и даже имя его, торжественное и звучное, сразу приглянулось Маше.
– Le malheur des uns fait le bonheur des autres, – говорил Владимир, – не было бы счастья, да несчастье помогло. Представьте, я приехал к родителям из Москвы всего на несколько дней перед тем, как ехать в Петербург: меня ждёт место в Гвардейском корпусе. От скуки отправился с соседями на охоту, и когда бы не чужой норовистый конь, я так и не узнал бы вас…
Разговор становился всё более раскованным, они всё лучше понимали друг друга: стоило Марии Кириловне начать фразу – и Сваневич радостно подхватывал; они словно играли в серсо, перебрасывая друг другу строки недавно читанных стихов и романов. Так порою бывает, особенно в молодости, когда нечаянная встреча дарит тебе человека настолько созвучного, что кажется, вы знакомы уже целую вечность.
Остаток дня за праздною беседой пролетел незаметно. К темноте в дом вернулся Кирила Петрович со спутниками своими, среди которых был и старший Дубровский. Восвояси никто не уехал: охота затевалась дня на три. Усталые гости основательно сдобрили наливками ужин и вскоре разошлись по спальным. Лишь двое во всём доме провели эту ночь без сна – Мария Кириловна и Сваневич. Оба в своих комнатах предавались романтическим грёзам в наивном убеждении, что их знакомство не случайно, а предопределено. К рассвету каждый уже не сомневался, что встретил свою судьбу, и с этой мыслью, счастливо улыбаясь, они наконец-то смежили веки.
Поутру весь дом был на ногах: Кирила Петрович намеревался проверить, всё ли готово к завтрашнему выезду в поле. Осень для охотника – пора благословенная. Пока ещё не улёгся снег, потрава зайца в особенности сложна; следов его не видать – вся надежда на гончих и борзых, которые поднимут ушастого с лёжки, чтобы преследовать и добыть для хозяина. А собаками своими Троекуров заслуженно гордился. Перед каждым выездом он лично выбирал своры и непременно звал гостей на псарный двор, чтобы похвастать, – даром что каждый уже видел его по крайней мере в двадцатый раз.
Будучи всецело поглощён охотничьими заботами, Кирила Петрович не заметил припухших, но сияющих глаз Марии Кириловны; не обратил внимания на то, что поднялась она раньше обыкновенного, и едва ответил на приветствие явившегося Сваневича.
– Ваше высокопревосходительство, – сказал тот, – за мною от родителей прислан экипаж…
– Вот и славно, езжай себе с богом, – рассеянно кивнул Троекуров, но тамбовский гость под предлогом дурного самочувствия учтиво испросил разрешения остаться ещё на день-другой, каковое разрешение было дано ему с тем же безразличием.
Радостный Сваневич удалился во флигель, чтобы дождаться отъезда Кирилы Петровича и решительно объясниться с Машей.
Ждать пришлось долго. Сперва Троекуров, будто в первый раз, дотошно разъяснял стремянным, когда и как надлежит им быть готовыми к раннему выезду. После он выбирал место, где собирался назавтра обедать с другими охотниками, и отдавал распоряжения, чтобы туда ещё нынче отправили палатку и кухню. Дальше Кирила Петрович расхваливал перед гостями всевозможное своё оружие, входя в различные тонкости, и лишь после этого со свитою отбыл на псарный двор.
Там сотни собак встретили его появление оглушительным лаем, по-собачьи прославляя хозяйскую щедрость. Кирила Петрович останавливался перед некоторыми конурами и делал главным псарям более или менее справедливые замечания.
– Штаб-лекаря ко мне! – потребовал он, заподозрив неладное с какой-то сукою.
Из-за спины барина тут же вывернулся Тимошка, получил указания и дал отчёт в лечении хворых псов.
Троекуров пошёл дальше, подзывая особенно любимых собак, – с ними он разговаривал куда более ласково, чем с многими людьми. Гости сопровождали Кирилу Петровича и по дежурной обязанности восхищались псарнею. Дубровский же молчал, без греха завидуя товарищу: сам он по скудости состояния мог держать только двух гончих и одну свору борзых. При этом никто другой не был способен по достоинству оценить великолепие заведения, и Троекуров, желая слышать похвалы от настоящего знатока, сказал Андрею Гавриловичу:
– Брось хмуриться, брат! Или псарня моя тебе не нравится?
– Отчего же, псарня чудная, – ответил Дубровский и прибавил с некоторым сарказмом: – Вряд ли людям твоим житьё такое же, как твоим собакам!
В самом деле, с крестьянами и дворовыми обходился Кирила Петрович строго и своенравно. Они же были не столько преданы своему господину, сколько тщеславились его богатством и значением в уезде, а потому позволяли себе много больше соседских крестьян в расчёте на сильное покровительство барина.
