Дубровский следил за происходящим так, словно его это ничуть не касалось. В голове звенела пустота: всё было решено, и оставалось только ждать исполнения формальностей, а получив оружие, – сделать то, зачем он сюда приехал.
– …И метить в ляжку иль в висок, – сквозь зубы снова непроизвольно мычал Дубровский на легкомысленный мотив.
Из шести возможных способов стреляться выбрали дуэль с приближением по параллельным линиям. Нащокин переступал с ноги на ногу, держа заряженные пистолеты. Сваневич расхаживал в стороне; Дубровский поёживался от налетающего ветра и смотрел, как младшие секунданты под главенством Толстого протаптывают через хрусткий наст две прямых параллельных тропинки – по тридцати шагов длиною каждая, одна в пятнадцати шагах от другой.
Воротясь и став меж дуэлянтами в компании секундантов, Толстой заговорил. Он поглядывал то на Дубровского, то на Сваневича; изо рта его вырывались маленькие облачка пара.
– После того как вы займёте свои места и я дам команду сходиться, каждый из вас волен стоять или идти вдоль своей линии, сближаясь с противником до пятнадцати шагов. Переступать линию запрещается. Пистолет надлежит держать вертикально, дулом вверх. Каждый из вас имеет право стрелять, когда ему заблагорассудится, однако время до первого выстрела – не больше одной минуты после моей команды. За этим следит Нащокин. Если в течение минуты выстрела не будет, дуэль прекращается. На второй выстрел также не больше минуты после первого, или дуэль прекращается. Раненый имеет на выстрел две минуты. На ходу стрелять запрещено – прежде остановитесь, только тогда опустите пистолет и цельтесь…
Дубровский всё это знал и продолжал слушать, по-прежнему чувствуя себя посторонним. Руки девать было некуда, и он зябко потирал их, думая, что рановато снял перчатки. Скорее бы уже дело кончилось…
– Вы можете прицелиться, но не стрелять, – продолжал Толстой. – В таком случае извольте снова поднять пистолет и лишь тогда снова идти. Тому, кто выстрелит первым, надлежит остаться на месте, откуда он стрелял, и ждать совершенно неподвижно. Тот, кто будет стрелять вторым, имеет право приближаться к противнику, как и прежде, вдоль своей линии…
Граф замолчал и принялся кашлять в кулак. «Он забыл про выстрел в воздух», – безразлично подумал Дубровский. Ноги в лёгких сапогах уже замёрзли.
– Фёдор Иванович, выстрел в воздух, – негромко сказал Нащокин: помощнику дозволялось и даже вменялось в обязанность поправлять распорядителя.
– Я помню, – сердито зыркнул на него Толстой. – В воздух стрелять имеет право только тот, кто стреляет вторым. Тот, кто выстрелит в воздух первым, будет считаться уклонившимся от дуэли и подвергнется всем законным последствиям… кхе-кхе… в случае, если противник не выстрелит в него или также выстрелит в воздух. Тот, кто стреляет вторым, имеет полное право ответить на выстрел в воздух действительным выстрелом. При этом дуэль будет считаться истекшей по правилам, а тот, кто выстрелил первым в воздух, не подвергнется законным последствиям уклонения от дуэли.
«Вот уж нет, – подумал Дубровский. – Воля ваша, Фёдор Иванович, только первым стрелять в воздух я не стану. Не заслужил этот мерзавец такого подарка. Он мигом сообразит и вовсе не станет стрелять или тоже в воздух пальнёт. Тогда в протоколе запишут, что я уклонился от дуэли. А мне после этого только самому себе пулю в лоб… Или я – в воздух, а Сваневич спокойно подойдёт на пятнадцать шагов – и действительным выстрелом хлопнет меня наповал… Вот уж нет!»
Дубровский почувствовал, что злится. Какого чёрта ему Толстой про своих детей умерших рассказывал?! Какого чёрта сбил с настроения?! Поручик злился на графа – и на себя. Позавчера, когда пьяный Сваневич оскорбил баронессу, Дубровский готов был разорвать его и желал дуэли немедля, хоть в гостиной, хоть во дворе или выйдя на Галерную; где угодно и как угодно – на шпагах, на саблях, на пистолетах… А теперь им владело безразличное презрение к Сваневичу, который вызывал те же чувства, что и загаженное отхожее место, – да кто ж станет стреляться с клозетом?! Показать мерзавцу его сущность, осрамить на целый свет – это дело правое, но убивать…
– Дубровский! – услыхал он голос Толстого и очнулся.
Ему и Сваневичу велели скинуть шубы и удалить с себя всё, что может остановить пулю: карманам надлежало быть пустыми, никакие медальоны или повязки не допускались. На пронизывающем ветру офицер-секундант осмотрел и ощупал Дубровского, проверяя, в точности ли тот выполнил условие; в это же время Нащокин проверил Сваневича. Затем дозволялось опять набросить шубы на плечи.
Каждого дуэлянта поставили у начала его линии-тропинки. В окружении секундантов граф снял рукавицы, вынул из кармана серебряный рубль и объявил:
– Орёл – на дальний конец пойдёт Дубровский, решка – Сваневич! – Он подбросил монету, звонко поддев ногтем большого пальца правой руки, поймал в кулак и шлёпнул на тыльную сторону левой кисти.
Выпал орёл.
Толстой принял от Нащокина пистолеты, в последний раз внимательно их осмотрел – и огласил дуэлянтам заключительную формулу:
– Господа! После того как вы получите оружие и займёте места, честь обязывает вас не шелохнуться до моей команды «сходитесь». Точно так же вам надлежит немедля поднять пистолеты и прекратить дуэль, если я скомандую «стой». Напоминаю, что каждый секундант вооружён, и в случае, если вы нарушите известные вам условия дуэли с угрозою для жизни противника, любой из нас может без колебаний применить к вам своё оружие… Подойдите ко мне.
Подойдя, Дубровский взял у графа пистолет и, держа его вертикально дулом вверх, в сопровождении секундантов Сваневича отправился за тридцать шагов до дальнего конца своей тропинки; Толстой и Нащокин ждали со Сваневичем у начала его линии.
Теперь дуэлянты стояли по местам – с секундантами противника в пятнадцати шагах по правую и левую руку. Толстой гаркнул:
– Шубы долой!
Шубы упали в снег – на Дубровском и Сваневиче оставались лишь мундиры; пистолеты глядели в тусклое белёсое небо.
– Готовы? – спросил граф.
– Готовы! – как положено, отвечали ему офицеры и Нащокин, который уже держал перед собою часы – отмерять минуту на выстрел.
Дуэлянты молча щёлкнули курками, ставя их на боевой взвод.
Толстой помедлил немного и дал команду:
– Сходитесь!
Сваневич замешкался; он выставил вперёд правое плечо, прижав к правому боку локоть согнутой руки с пистолетом, и осторожными приставными шагами двинулся по тропинке. Дубровский же сокращал дистанцию много быстрее из практического расчёта: остановясь на полпути, удобнее целить в противника, который сам идёт на выстрел.
Сваневичу до сей поры доводилось охотиться лишь на уток да кабанов, у Дубровского же за плечами был изрядный боевой опыт; к тому ещё стрелял он весьма недурно. В иные времена, когда случались деньги, а служба не слишком тяготила, Владимир по примеру бывалых сослуживцев начинал каждый день с того, что лупил из пистолета в прицепленный на стену туз. Такие ежеутренние сессии принесли добрые плоды: на пятнадцати шагах он промаха не давал и минувшей осенью красовался перед баронессой, всаживая пулю в стену сарая позади её дачи, а потом ещё одну пулю точно в то же место… Чего не сделаешь потехи ради! Тогда погода благоволила – и на кону не стояла жизнь; теперь же дерево пистолетной рукояти чуть согрелось в ладони, но указательный палец коченел на спусковом крючке, порывами налетал ветер, и семенящий по тропинке Сваневич подходил всё ближе.
