Андрей Гаврилович силился поспеть за секретарём: преодолевая убожество судейского слога, он переводил казённый формуляр на человеческий язык, и выходило следующее.
С полвека назад Пётр Ефимов сын Троекуров, ныне покойный отец Кирилы Петровича, служивший в то время в Рязанском наместническом правлении, купил из дворян у канцеляриста Пафнутия Егоровича Спицына имение за две тысячи пятьсот рублей.
– Купчая в тот же день в Раненбургской палате суда и расправы совершена, и Пётр Троекуров тогда же земским судом введён был во владение имением, а Пафнутием Спицыным учинён за него отказ, – читал секретарь. – Между тем Кирила Петрович Троекуров почти с малолетства находился в воинской службе и был в заграничных походах, почему он не мог иметь своевременные сведения как о смерти отца его, равно и об оставшихся после него имениях…
Дальше бумага Шабашкина в подробностях рассказывала, как прошлым летом генерал от инфантерии Троекуров вышел из службы в отставку и обнаружил, что одним из имений с землёю и со всеми угодьями, доставшимися ему в наследство, неожиданно владеет без всяких укреплений вышеписанный гвардии капитан Андрей Дубровский…
– …почему, представляя при оном прошении ту подлинную купчую, данную отцу его продавцом Спицыным, – читал секретарь постепенно хрипнущим голосом, – Троекуров просит отобрать имение из неправильного владения Дубровского и отдать по принадлежности ему в полное распоряжение.
Купчая как раз подлинною не была и являла собой результат деликатных переговоров Шабашкина с Антоном Пафнутьевичем Спицыным. Сын прежнего владельца имения несколько времени размышлял, подрагивая подбородками, а после из боязни снова встретиться с троекуровским медведем спросил за своё участие в неправедном деле разумную цену.
Суд не принял во внимание письменных объяснений Андрея Гавриловича о том, что спорное имение отец его купил у отца Троекурова за три тысячи двести рублей. Никакой доверенности или крепости в подтверждение этому представлено не было на том основании, что бумаги-де сгорели на пожаре.
Данные под присягою свидетельства больше полусотни окольных жителей в том, что Дубровские бесспорно владеют сельцом уже лет тридцать с лишком, суд также отверг, поскольку свидетели не смогли указать акт, или крепость, или иной документ, по которому происходило владение…
– …а потому сей суд и полагает об удалении от распоряжения имением гвардии капитана Дубровского и о надлежащем вводе во владение за него генерала от инфантерии Троекурова, – читал секретарь, – и об отказе за него, как дошедшего ему по наследству, предписать Раненбургскому земскому суду.
Андрей Гаврилович не верил своим ушам и приходил во всё большее изумление. Шабашкин для пущей важности указал, что доходу означенное спорное имение может приносить ежегодно не менее как до двух тысяч рублей: мол, потому генерал Троекуров просит о взыскании с поручика Дубровского доходов за неправое владение наследственным его имением. Однако здесь же заседатель от имени своего поручителя на первое время великодушно простил Андрею Гавриловичу долг – оставя, впрочем, зацепку на будущее.
– Генералу от инфантерии Троекурову в изъявленном на гвардии капитана Дубровского иске отказать, ибо принадлежащее ему имение возвращается в его владение, не изъемля из оного ничего, – читал вконец охрипший секретарь шабашкинскую белиберду. – А что при вводе за него оказаться может всё без остатка, предоставя между тем генералу от инфантерии Троекурову, буде он имеет о таковой своей претензии какие-либо ясные и законные доказательства, может просить где следует особо. Каковое решение напред объявить как истцу, равно и ответчику, на законном основании, апелляционным порядком, коих и вызвать в сей суд для выслушания сего решения и подписки удовольствия или неудовольствия чрез полицию.
Читать бумагу пришлось около часу. Когда же секретарь умолкнул, Шабашкин немедленно встал и с низким поклоном обратился к Троекурову:
– Ваше высокопревосходительство, благоволите подписать.
Кирила Петрович взял от заседателя перо, заботливо умакнутое в чернила, подписал под решением суда совершенное своё удовольствие и перевёл торжествующий взгляд на Дубровского.
Андрей Гаврилович стоял неподвижно, потупя голову. Шабашкин передал секретарю бумагу и перо, кивком указав на Дубровского; секретарь поднёс ему бумагу.
– Прошу, господин Дубровский… – Тот не шелохнулся, и секретарь хрипло повторил: – Благоволите подписать своё полное и совершенное удовольствие или явное неудовольствие.
Заседатель, желая показать беспристрастность суда, осторожно прибавил:
– Если паче чаяния вы чувствуете по совести, что дело ваше есть правое, вы можете в положенное законами время просить по апелляции куда следует.
Дубровский по-прежнему молчал…
…но вдруг, подняв голову, медленно повёл по комнате невидящим взглядом. После по телу его прошла судорога и глаза засверкали; он с силою оттолкнул секретаря так, что тот упал, а сам шагнул к столу, схватил медную чернильницу и метко пустил ею в заседателя с криком:
– Прочь, собачья кровь, хамово племя!
Шабашкин, раненный в лоб тяжёлым снарядом, заверещал и спрятал в ладонях облитое чернилами лицо. Исправник Петрищев попытался вскочить из-за стола, но по дородности своей неуклюже зацепился за стряпчего, и оба рухнули на пол. Письмоводители оказались куда ловчее – они мигом очутились у дальней стены. Хромой унтер с солдатами в боязни что-либо предпринять остолбенело смотрели на Дубровского, который оборотился к сидящему Троекурову и, потрясая уставленным на него пальцем, возгласил:
– А барабан, барабан твой где? Присягу, братец мой, нарушать никак не можно! – Тут он покачнулся и сник, с силою потирая грудь обеими руками. – Слыхано ли дело, ваше высокопревосходительство… псари вводят собак в божью церковь… собаки… бегают по церкви… вот я вас ужо проучу…
– Что встали?! – с пола заорал Петрищев унтеру. – Вяжите его!
Унтер толкнул вперёд солдат; втроём они навалились на Дубровского и насилу им овладели.
Старый кучер Антон, которому загодя велено было подъехать к суду и ждать, дремал неподалёку от крыльца в санях.
– Ох, батюшка Андрей Гаврилович, да что же такое делается?! – очнувшись, запричитал он при виде связанного ремнями барина, которого солдаты под руки волокли вниз по лестнице.
– Рассудком, вишь, подвинулся твой хозяин, – пробурчал хромавший следом унтер. – Себя не помнит, оглашенный… Но здоров, как бык… Помогай!
Антон свалился с облучка, принял у солдат обмякшего Дубровского и бережно усадил в сани, приговаривая:
– Ничего, батюшка Андрей Гаврилович… ничего… Пропади они все пропадом, ироды! – Он распутал на хозяине ремни, швырнув их солдатам под ноги в снег. – Эх, вы… служба… На кого руку подняли?! – Антон взгромоздился на облучок, причмокнул, вожжами хлестнул по спине лошадку: – Н-но, пошла! – и сани заскользили прочь от суда.
Со ступеней на это смотрел Троекуров, мрачно насвистывая «Гром победы, раздавайся». Он вышел следом за солдатами в сопровождении всего суда, кроме пострадавшего больше прочих Шабашкина. Внезапное сумасшествие Дубровского сильно подействовало на воображение Кирилы Петровича и отравило его торжество. Судейские ожидали благодарности, но генерал не удостоил их ни единым приветливым словом, ни даже взглядом. Оборвав свист особенно громкою нотой, он коротко махнул рукой; к лестнице тут же подлетел возок, – и Троекуров умчал в своё имение, сопровождаемый тройками дворни…
