Дворня таращилась ему вослед, а когда Троекуров уехал, в толпе зашелестело:
– Гришка! Да ты никак рехнулся?! Смерти нашей хочешь, глаза твои бесстыжие? Ты кому поносные слова говорил? Самому Кириле Петровичу?!
Камердинер молодого барина, уже пообтёршийся в столице и знать не знавший никакого Кирилы Петровича, гордо поглядывал на перепуганных односельчан. Егоровна прикусила кончик платка и скорбно застыла на крыльце: она позабыла приказание Владимира Андреевича…
…который чуть погодя вышел следом.
– Ох, ты, господи, – спохватилась нянька и крикнула, пошарив глазами по толпе: – Антон, слышь? В город езжай за лекарем!
Дубровский придержал Егоровну за плечо.
– Не надобно лекаря. Батюшка скончался, – отрывисто сказал он.
Среди дворни сделалось смятение. Люди побежали мимо Владимира Андреевича в господскую спальную. Их барин лежал в креслах, на которые перенёс его Владимир; правая рука старого Дубровского висела до полу, голова опущена была на грудь – не оставалось уж и признака жизни в теле, ещё не охладелом, но уже обезображенном кончиною. Егоровна взвыла, следом заголосили другие бабы, а слуги окружили покойника, доверенного их последнему попечению.
Все немедля принялись за дело: занавесили зеркала, остановили стенные часы, принялись убирать в комнатах, Егоровна добыла из сундука хозяйский мундир и велела наново вычистить; кто-то уже колотил гроб, кто-то обмывал покойника, – каждый знал своё занятие…
…кроме молодого Дубровского. Забыв про всех – и всеми позабытый, он прошёл в отцовскую комнату и упал в кресла перед матушкиным живописным портретом в потемневшей раме. Впервые в жизни на Владимира обрушилось одиночество, невыносимое и гнетущее. Знакомых никого в здешних краях у него не было. Спросить совета, что делать дальше, или хотя бы перемолвиться словом – не с кем. Семейственная жизнь, о которой грезил поручик, окончилась, толком даже не начинаясь.
В глубокой подавленности Владимир сидел долго и очнулся, лишь услыхав за стеною деловитые голоса: люди укладывали одетого в мундир Андрея Гавриловича на тот самый стол, за которым столько лет служили своему господину.
Владимир скользнул пустым взглядом по ящикам с бумагами, кои теперь предстояло разбирать уж точно без отцовской помощи. На комоде под матушкиным портретом лежал томик Державина. Владимир наугад открыл страницу.
Где стол был яств, там гроб стоит;
Где пиршеств раздавались лики,
Надгробные там воют клики,
И бледна смерть на всех глядит.
Книга выпала из дрогнувших пальцев. Дубровский уронил голову на руки и беззвучно зарыдал.
Том второй
Фигурно иль буквально: всей семьёй,
От ямщика до первого поэта,
Мы все поём уныло. Грустный вой
Песнь русская. Известная примета!
Начав за здравие, за упокой
Сведём как раз.
Александр Сергеевич Пушкин. «Домик в Коломне»
Глава I
Дубровский спал, не раздеваясь, на оттоманке в отцовской комнате. Когда он пробудился, солнце было уже высоко. Владимир Андреевич поднял голову, мигом вспомнил вчерашний день, и тоска с одиночеством нахлынули с прежнею силой, сердце его снова сжалось. Поручик сел, готовя себя к выходу в залу, где на столе в открытом гробе покоилось тело бедного старика, но тут слуха его достигли разговоры, которые доносились сквозь приоткрытое окно.
– Что будет – то будет, – рассудительно говорил мужской голос, принадлежавший вроде бы Антону, – а жаль, если не Владимир Андреевич окажется нашим господином. Молодец, нечего сказать.
– А кому же, как не ему, и быть у нас господином? – отвечала женщина, в которой Дубровской признал свою няньку. – Напрасно Кирила Петрович и горячится. Не на робкого напал: мой соколик и сам за себя постоит, да и, бог даст, благодетели его не оставят. Больно спесив Кирила Петрович! А небось поджал хвост, когда Гришка мой закричал ему: «Вон, старый пёс! Долой со двора!»
– Ахти, Егоровна, – сказал третий голос, – да как у Григорья-то язык повернулся?! Я скорее соглашусь, кажется, сам-один облаять медведя в лесу, чем косо взглянуть на Кирилу Петровича. Как увидишь его, вмиг страх трепетный одолевает и краплет пот, а спина-то сама так и гнётся, так и гнётся…
Первый прокряхтел:
– Эхе-хе… Ничего, будет время, и Кириле Петровичу отпоют вечную память, всё как ныне и Андрею Гавриловичу. Разве похороны будут побогаче да гостей созовут побольше, а богу не всё ли равно!
– Царь-батюшка моего соколика в обиду не даст. Владимир Андреевич в гвардии служит и кровь за него проливал, – уверенно заявила Егоровна, и тут Дубровский распахнул окно, велев подавать умыться.
Ни сил, ни желания разбирать отцовские бумаги не было: потом, всё потом. С утра до вечера пробыл Владимир возле тела родителя своего, накрытого саваном и окружённого свечами. Поручик вдыхал миротворный запах тающего воска, говорил со священником, слушал бормотание дьячка, давал Егоровне распоряжения в отношении поминальной трапезы, – и тоска понемногу отступала, заслонённая обыденными делами.
На следующий день свершились похороны.
Столовая полна была дворовых. Владимир с Гришей и кузнец Архип с кучером Антоном подняли открытый гроб, – и старый Дубровский на плечах близких в последний раз перешёл за порог своего дома. Впереди выступал священник; дьячок сопровождал его, воспевая погребальные молитвы.
День был ясный и холодный, но свежая зелень дерев и веяние утреннего ветерка выдавали уже силу весны. Тело пронесли рощею, за которой взгляду открылась деревянная церковь – на её пороге, к несчастию своему, минувшей осенью Андрей Гаврилович после долгой разлуки снова повстречал Троекурова. В стороне от церкви печальным частоколом застыли кресты кладбища, осенённого старыми липами. Там покоилось тело Владимировой матери; там подле могилы её накануне вырыта была свежая яма.
Все местные крестьяне собрались в церкви, отдавая последнее поклонение господину своему. Молодой Дубровский стал у клироса; он не плакал и не молился, – лицо его было угрюмо и неподвижно, глаза горели. Когда печальный обряд был кончен, Владимир первый пошёл прощаться с телом; за ним потянулись дворовые и остальные, после принесли крышку и заколотили гроб. Бабы громко выли, мужики изредка утирали слёзы кулаком.
Владимир и те же трое слуг доставили скорбную ношу на кладбище, сопровождаемые людской вереницею. Гроб опустили в могилу; вслед за сыном покойного каждый бросил в неё по горсти песку, а после все стояли и кланялись, пока яму засыпа́ли.
Егоровна от имени молодого Дубровского пригласила попа с церковным причтом на похоронный обед, молвив:
– Думали мы, батюшка, зазвать весь околоток, да Владимир Андреевич не захотел. Небось у нас всего довольно, есть чем угостить, да что прикажешь делать. По крайней мере, коли нет людей, так уж хоть вас употчую.
