Пока отставной капитан и беглый поручик разбирали мемории графини, сидя в лесу под Раненбургом, в столичном Петербурге покойницу вспоминали персоны куда более значительные.
Едва ли не в тот день, когда Андрей Гаврилович Дубровский испустил последний вздох на руках сына, великий князь Михаил Павлович побывал в салоне любимой дочери фельдмаршала Кутузова, милейшей Елизаветы Михайловны Хитрово; пил там чай – и встретился с Жюльеттою фон Крюденер.
– Поверьте, баронесса, мне бесконечно жаль, что мой офицер, коего полагал я изрядным молодцом, доставил вам такое огорчение, – сказал рыжий Мишка, не без удовольствия оглядывая собеседницу, чьи обнажённые плечи, несомненно, выигрывали в сравнении с увядающими прелестями Лизы голенькой.
– Увы, – притворно вздыхая, отвечала Жюльетта, – он лишь подтвердил мудрые слова Эразма из «Похвалы глупости». Природа отдыхает на детях гениев, и сын оказывается недостойным отца.
Жалость неведома коварству оскорблённой женщины; не знает оно и преград. Отравленная стрела, пущенная Сваневичем, угодила точно в цель: баронесса теперь готова была на всё, чтобы отомстить Владимиру Дубровскому за обманутые чувства. Сказано ведь Вольтером, что бурная ревность совершает больше преступлений, чем корысть и честолюбие. Неверной поступью следует ревность за подозрением; пред нею с кинжалами в руках идут ненависть и гнев, разливая свой яд; раскаянье же приходит много позже…
– Я знала старшего Дубровского, – продолжала Жюльетта, – он помогал нам с графинею де Гаше перебраться в Крым и там тоже порою навещал. Можно ли было не поверить, ваше высочество, и можно ли было оставаться безучастной, когда сын его сообщил, что Андрей Гаврилович при смерти?!
– Вот как? – неожиданно нахмурился великий князь. – Что же, старый Дубровский в самом деле умер? Но почему мне не доложили?!
Внимание Михаила Павловича к отставному офицеру показалось баронессе странным.
– Я не могу знать наверное, – осторожно сказала она, – только вовсе не здоровье отца было причиною, по которой Владимир…
Великий князь не стал дослушивать и, простившись, тут же уехал, оставя Жюльетту в сильном недоумении. То, что знал он про Андрея Гавриловича и графиню де Гаше, могли знать лишь несколько человек во всей Российской империи. Первым из них был старший брат Михаила Павловича, император Николай, – к нему и направился, не мешкая, великий князь…
…а к узкому кругу посвящённых помимо собственной воли прибавились теперь поручик Дубровский и капитан Копейкин. Дня три кряду читали и перечитывали они предсмертную исповедь графини, силясь найти какие-либо несоответствия, и боялись верить в то, что написанное – правда. Несколько места в рукописи отводилось для описания плутней маленькой Жанны; после графиня перешла к событиям взрослой жизни.
Памятуя о крайней бедности своей, в монастыре я со всем возможным тщанием освоила аристократические манеры и утвердилась в мысли, что просить милостыню надобно, только приезжая за нею в собственной карете.
Двадцати двух лет я бежала из монастыря со своим любовником, жандармским офицером, именовавшим себя графом де Ламотт. Мы нашли пристанище в провинциальном городке Бар-сюр-Об в 50 лье от Парижа, где смогли преодолеть известные препятствия и обеспечить на первое время документы. В 1780 году мы поженились и переехали в Париж.
Там произошла наша встреча с Джузеппе Бальзамо, более известном как маркиз Пеллегрини; сам же он предпочитал титул графа Калиостро. Джузеппе счёл, что мы можем быть полезны друг другу, и первое время опекал нас. Жена его, несравненная Лоренца, преподала мне уроки обольщения и ублажения мужчин, кои после не раз пригождались.
Графу Калиостро обязаны мы знакомством с Луи де Роганом, кардиналом Страсбургским. С согласия мужа, используя уроки Лоренцы, я сделалась любовницей кардинала. Близость к его высокопреосвященству позволила нам с мужем получить неограниченный банковский кредит, нанять особняк на улице Нёв-Сен-Жиль по соседству с де Роганом и вести в столице жизнь, приличествующую особам нашего положения…
Буквы порою прыгали; пальцы графини дрожали, но повелевал ими ясный ум. Старая женщина у порога могилы с аккуратной холодностию записывала одну за другою авантюры, составлявшие судьбу её. Листая тетради, Дубровский и Копейкин открывали для себя зияющие бездны интриг при французском дворе полувековой давности.
Страсбургский кардинал, занимавший к тому ещё пост Великого раздатчика милостыни Франции, в миру звался Луи Рене Эдуард принц де Роган-Гемене. Он происходил из богатейшего семейства, однако при могуществе своём пребывал в немилости у королевы, поскольку некогда противился её браку с королём; сие обстоятельство препятствовало ему теперь в получении вожделенного места первого министра. Мария-Антуанетта стеною стояла меж кардиналом и своим супругом. Версаль для священника ограничивался лишь капеллой; высочайшие аудиенции были решительно невозможны…
Строка за строкою – графиня с очевидным удовольствием вспоминала, как вскоре после приезда ходила по кабинетам Версаля, будто бы с просьбой о возвращении неправедно отнятых имений, и ей вдруг сделалось дурно в приёмной его величества. Никто не заподозрил молодую красавицу в актёрстве; обсуждали то, как несчастная из королевского рода Валуа лишается чувств от голода у порога короля из рода Бурбонов. Этой хитрости оказалось довольно, чтобы многие протянули графине руку помощи, а поддержка де Рогана довершила всё дело: отныне Жанна, не зная нужды, была принята в обществе.
– Надобно мне было у Троекурова в приёмной на пол падать без чувств, – презрительно усмехнулся Копейкин. – Тогда небось генерал враз поверил бы, что я голоден.
– Прежде надобно было приехать к нему за подаянием в собственной карете под видом юной соблазнительной дамы, – в тон капитану отвечал Дубровский, которого задело упоминание отнятого имения, и продолжал читать.
Я стала появляться в Версале достаточно часто для того, чтобы по прошествии времени меня стали считать близкой подругою королевы. Этому весьма способствовали многочисленные подробности жизни Марии-Антуанетты, кои упоминала я невзначай во время мужниных приёмов у нас в особняке. Частью сведения сии получала я от королевских камеристок за щедрую плату, частью сочиняла их сама; впрочем, достоверность моих историй не вызывала ни у кого сомнений.
Кардинал де Роган в числе прочих поддался впечатлению от моего мнимого успеха при дворе и просил помочь ему вернуть расположение королевы. Особенную настойчивость просьбы обрели после слуха о моей интимной связи с королевой, не нашедшей удовлетворения в браке; кардинал почёл себя обманутым, угрожал лишить меня своих милостей и подвергнуть опале. Сделавши вид, что напугана, я обещала передать Марии-Антуанетте тайное письмо от его высокопреосвященства, каковое было немедля написано.
Скоро я доставила де Рогану ответ, составленный под мою диктовку Рето де Вийеттом; он также был моим любовником, зарабатывал подделкою векселей и отменно справился с почерком королевы. Бумагу с тиснёными королевскими лилиями продала мне одна из покладистых камеристок…
