– Уж не ей ли вы фортепьяно купили? – словно не слыша, спросил Дубровский. Он легко соскочил с коня и подошёл к телеге с роялем, на полированном боку которого виднелась бронзовая табличка. – Ба! Фабрика Тишнера?! Я гляжу, балуете вы племянницу свою.
Дорогие инструменты от прославленного мастера поручик не раз встречал в Петербурге, но здесь, на телеге в роще среди полей, новенькое, сверкающее лаком фортепьяно вид имело в высшей степени странный.
– Балую, балую, как не баловать, – подхватил Спицын, охотно уводя разговор от опасной темы. – У ней истинный талант! Я и сам, грешным делом, когда-то музицировал, но куда мне до неё…
Копейкин поморщился.
– Музицировал, говоришь? Вот и сыграй нам, – вдруг велел он помещику. – С души воротит смотреть, как у тебя поджилки трясутся. Сыграй, как Давид играл Саулу.
Атаман говорил о библейском предании: когда царём Саулом овладевал дух лукавый и доводил до бешенства, юный Давид – будущий великий царь – играл государю на арфе, чтобы прогнать от него бесов и умягчить царскую душу.
– Не почти за труд, любезный. – Копейкин кивнул на рояль. – А молодые люди пускай станцуют. Настроение, понимаешь ли, у меня нынче скверное – хуже некуда. Быть может, я тоже лютовать не стану да и в самом деле отпущу тебя на все четыре стороны.
Капитан хитрил, изображая свирепость. От него не укрылись взгляды, которыми обменялись Маша и Дубровский. Поддержать молодого товарища перед красивою барышней почёл Копейкин своим долгом – офицерское братство нерушимо! – и музыки давно не слыхал он, и танцев не видел страшно подумать, сколько лет.
С обречённым видом Спицын, кряхтя, взобрался на телегу, откинул с клавиш крышку и застыл в растерянности.
– Я, право же, не знаю… Кабы мне хоть какие-нибудь ноты…
– Да играй хоть что угодно, прах тебя побери! – раздражённо прикрикнул Копейкин. – А вас, Владимир Андреевич, тоже уговаривать надобно?
Дубровский благодарно взглянул на него и, ставши у коляски, с галантным поклоном подал Маше руку.
– Прошу, сударыня!
Девушка замешкалась, а Спицын потёр ладони, влажные от испуга, и несмело тронул клавиши. Звуки, которые исторгал он из фортепьяно, постепенно стали складываться в подобие мотива. Разбойники оставили свои занятия и прислушались. Дубровский тоже выслушал десяток-другой тактов и нахмурился.
– Э-э, нет, голубчик! Что это вы тут играете?
Спицын отдёрнул от инструмента сосиски коротких пальцев и беспомощно переводил взгляд с Дубровского на Копейкина и обратно.
– Я… что вспомнил… Господин капитан велел играть без нот…
– Антон Пафнутьевич, вы играете котильон, – с превосходством в голосе сказал поручик и, не дождавшись, пока Маша сойдёт с коляски, вспрыгнул на телегу рядом со Спицыным. Сейчас он превратился в прежнего Дубровского, столичного проказника, неистощимого на выдумку и шалости. – Танец, может, и не плох, да вот беда: котильоном бал оканчивается, а мы только начали! Посторонитесь-ка… Смотрите, слушайте и запоминайте, что нынче модно в Петербурге.
Через мгновение над лужайкою зазвучал волшебный вальс Грибоедова, который прошлым летом играла Наталья Николаевна Пушкина для гостей своего мужа. Перебирая клавиши, Дубровский тайком вздохнул. Господи, как же недавно – и как давно это было!
Трижды показав Спицыну первую часть вальса, он бросил играть и вернулся к коляске, снова подав Маше руку. Помещик неуклюже стал пытаться повторить мелодию; девушка спустилась на землю, Владимир подхватил её и плавно закружил по высокой траве…
…откуда во все стороны прыскали кузнечики. В ослепительно голубом небе клубились облака; из-под них музыке вторили стрижи; лёгкий ветерок путался в кронах деревьев рощи; край Машиного светлого платья, которое придерживала она свободною рукой, сшибал мелкие цветы, и на плече сертука её кавалера распласталась лимонная бабочка.
Копейкин со своего насеста печально любовался красивою парой. Разбойники столпились у телеги, с кривыми ухмылками глазея на вальсирующих господ и толстяка, который потел от усердия за чудны́м инструментом.
– Я хотела бы видеть ваше лицо, – негромко сказала Маша.
– Представьте, что мы на маскараде, – беззаботно отвечал Дубровский, наслаждаясь её любопытством и собственной таинственностью. – Будет время. Я совершенно очарован и знаю, где вас найти. А пока станем вместе мечтать о новой встрече…
Тут Копейкин прокашлялся и объявил:
– Довольно!
Спицын вздрогнул и немедля перестал играть. Поручику ничего не оставалось, как отступить от Маши; он с поклоном щёлкнул каблуками. Бабочка на плече его затрепетала крыльями, снялась с места и улетела прочь.
– Хорошего понемногу, – проворчал капитан, – пора и честь знать. Едемте, Владимир Андреевич.
Выпряженных лошадей разбойники увели, оставя Спицыну телегу с роялем и разорённую коляску: всё, что вёз Антон Пафнутьевич из города, также досталось людям Копейкина.
Ограбленный помещик отправил кучера обратно в город за подмогою и новыми лошадьми, а сам ходил кругом своего обоза, причитал и сокрушался о понесённом убытке. Маша снова уселась в коляске и не обращала на него внимания, погрузившись в пережитое романтическое приключение. Еле слышно напевала она с улыбкою грибоедовский вальс. Страх улетучился; девичьи мысли занимал теперь собою благородный и обходительный разбойник Владимир Дубровский.
Глава VI
В лагере на предложение Копейкина разделить награбленное Дубровский отвечал коротко:
– Я не разбойник.
– В Писании сказано: око за око, зуб за зуб, – возразил капитан. – Всем окрестным помещикам ведомо было, понимаете ли, что Троекуров с мошенниками подьячими забирают имение у родителя вашего, но ни один за него не вступился. Кому же с них взыскивать? Кому карать, как не вам? Высшего-то суда больно долго придётся ждать.
– Государь мне защита, – упрямо повторял Дубровский, но Копейкин не унимался:
– А сами вы в некотором роде даже пальцем о палец не изволите ударить ради восстановления справедливости?
– Я не могу нарушать закон, – с раздражением отвечал Владимир, – иначе стану таким же, как Троекуров и прочие.
– Справедливость выше закона!
К ночи из лесу начинали одолевать комары – не спасали и свежие ветки бузины, набросанные в избе. Копейкин с Дубровским умылись отваром из рубленых корней полыни; баба помассировала капитану намятую за день культю и ушла.
– Помнится, говорил я вам про испанского друга своего, Диего де ла Вегу, – сказал Копейкин, когда они с Дубровским улеглись на топчанах. – Нынче снова его вспоминал, глядючи, как вы с барышней танцуете. Ох, и красавец был!
– Он что же, умер? – спросил Владимир, предчувствуя очередную долгую историю, и не ошибся.
