– К Троекурову?! – В глазах Дубровского вспыхнула ярость; он обменялся быстрым взглядом с Копейкиным, который тоже насторожился, прислушиваясь к разговору, и продолжал спрашивать: – Кто такой этот Троекуров?
Француз вздохнул.
– Правду сказать, господин офицер, я слыхал о нём мало доброго. Сказывают, что он барин гордый и своенравный, жестокий в обращении со своими домашними, что никто не может с ним ужиться, что все трепещут при его имени, что с учителями он не церемонится и предшественника моего засёк чуть не до смерти.
– Помилуйте! И вы решились определиться к такому чудовищу?!
– Что же делать, господин офицер… Он предлагает мне хорошее жалование, три тысячи рублей в год и полный пансион. Быть может, я окажусь удачливее других. У меня старушка мать, половину жалования буду отсылать ей на пропитание, а из остальных денег в пять лет хочу скопить маленький капитал, достаточный для будущей моей независимости, – и тогда прощай, Россия! Уеду в Париж и пущусь в коммерческие обороты.
Дубровский снова переглянулся с Копейкиным.
– Говорите ли вы по-русски? – спросил он француза.
– Увы, не говорю и не понимаю, – отвечал тот. – Тем приятнее встретить в этой глуши русского офицера с безупречным французским.
– Знает ли вас кто-нибудь в доме Троекурова?
– Никто. Меня он выписал из Петербурга через одного из своих приятелей, коего повар, мой соотечественник, меня рекомендовал. Надобно вам знать, что я готовился было не в учителя, а в кондиторы, но мне сказали, что в вашей земле звание учительское не в пример выгоднее.
– Погодите минуту, – велел Дубровский учителю и, перейдя к Копейкину, заговорил с ним по-русски совсем тихо, чтобы не услыхала смотрительша: – Мы с вами хотели отомстить Троекурову, но не знали, как к нему подступиться. Вот наша удача. Я знаю, что вы возите с собою деньги. Сколько у вас при себе?
– Десять тысяч, – так же пошепту отвечал изумлённый капитан. – Уж не хотите ли вы…
Владимир недослушал и вернулся к французу.
– Что, если вместо будущности, о которой вы мне говорили, я предложу вам десять тысяч чистыми деньгами? – спросил он. – Готовы ли вы сей же час отправиться обратно в Париж?
Учитель недоверчиво улыбнулся и покачал головою, примолвив:
– Вы, верно, шутите.
– Лошади готовы, – сказал вошедший смотритель. Это подтвердил слуга Копейкина, коим был один из разбойников.
– Подай мою шкатулку, – приказал капитан слуге, – и ступай прочь.
– Выдьте тоже на минуту, – велел смотрителю Дубровский и снова заговорил с учителем: – Я не шучу и немедля дам вам десять тысяч. Мне нужно только ваше отсутствие и ваши бумаги.
При сих словах Копейкин отпер шкатулку, поданную разбойником, и достал несколько кип ассигнаций. Француз вытаращил глаза. Он не знал, что и думать; только повторял в потрясении:
– Моё отсутствие… мои бумаги… Но вы шутите: зачем вам мои бумаги?
– Вам дела нет до того. Спрашиваю, согласны вы или нет?
Учитель, всё ещё не веря своим ушам, протянул бумаги свои Дубровскому, который быстро их пересмотрел.
– Ваш пашпорт… хорошо. Письмо рекомендательное, очень хорошо. Свидетельство о рождении, прекрасно. – Владимир передал бумаги Копейкину и, взяв у него ассигнации, сунул в руки оторопевшему французу. – Вот вам ваши деньги, отправляйтесь домой. Прощайте!
Француз стоял как вкопанный; Копейкин оставил на столе смотрителя, сколько тому причиталось в уплату, и заковылял из дому. Дубровский пошёл было следом, но воротился.
– Я забыл самое важное, – сказал он. – Дайте мне честное слово, что всё это останется между нами. Честное ваше слово.
Француз, дрожащими от волнения руками пряча деньги за пазуху, покорно повторил:
– Честное моё слово… Но мои бумаги, что мне делать без них?
– В первом же городе на обратном пути объяви́те, что вас ограбил капитан Копейкин… Запомнили? Вам поверят и дадут нужные свидетельства. Прощайте! Помогай вам бог скорее доехать до Парижа и найти матушку в добром здоровье.
Дубровский вышел из дому, догнал Копейкина, который уже взгромоздился в коляску; сел рядом – и они резво умчались от станции.
– Пахомовна, знаешь ли ты что? – сказал смотритель, заглянув к супруге за перегородку. – Ведь это был сам капитан Копейкин с разбойниками своими.
Смотрительша принялась его бранить:
– Бога ты не боишься, Сидорыч! Зачем ты не сказал мне того прежде? Я бы хоть взглянула на Копейкина. А теперь жди, чтобы он опять к нам завернул… Бессовестный ты, право, бессовестный!
Француз на нетвёрдых ногах дошёл до прежнего своего места в углу и рухнул на лавку. Договор с офицером, деньги, скорое возвращение домой – всё это казалось ему сновидением. Но плотные кипы ассигнаций чувствовались у сердца и красноречиво твердили о существенности удивительного происшествия.
Поразмыслив, разбогатевший учитель решился почтовых лошадей не ждать и нанял вольных до ближайшего города в сторону Москвы. Ямщик повёз его шагом и ночью дотащился до заставы, у которой вместо часового стояла развалившаяся будка. Не доезжая будки, француз велел остановиться, вылез из брички и пошёл пешком, объяснив знаками ямщику, что бричку и чемодан дарит ему на водку.
Изумление от щедрости, которое испытал учитель благодаря Дубровскому, передалось теперь ямщику. Он заключил, что вёз немца, который сошёл с ума; поблагодарил иноземного беднягу усердным поклоном и, рассудив за благо не въезжать в город, отправился в известное увеселительное заведение, коего хозяин был весьма ему знаком. Там провёл ямщик целую ночь, а на другой день утром на порожней тройке отправился восвояси без брички и без чемодана, с пухлым лицом и красными глазами.
Глава VII
Дубровский с малых лет воспитывался в Кадетском корпусе, а потому домашних учителей не имел. Некоторые знания о них доставили Владимиру петербургские приятели, а этот рассказ простодушного добряка Нащокина, сопровождаемый хохотом Пушкина и гостей его, поминал теперь Дубровский в намерении войти к Троекурову под личиною французского гувернёра.
У нас было множество учителей, гувернёров и дядек, из коих двое особенно для меня памятны. Один пудреный, чопорный француз, очень образованный, бывший приятель Фридерика Второго, с которым игрывал он дуэты на флейте, а другой, которому обязан я первым моим пьянством, эпохою в жизни моей. Вот как это случилось.
Однажды в отсутствие матушки, скучая продолжительностию вечернего урока, в то время, как учитель занялся с братом моим, я подкрался и задул обе свечки. Случилось, что во всём доме, кроме сих двух свечей, не было огня, а слуги по своему обычаю все ушли, оставя дом пустым. Учитель насилу их нашёл, насилу добился огня, насилу добрался до меня и в наказание запер меня в чулан.
