Дубровский нынче представлялся Марии Кириловне бедным Валленродом; себя она видела Альдоною, хотя и не путалась шелками. Игла резво сновала, романические фантазии туманили девичий взор, и тут в окошко вдруг тихонько протянулась рука. Кто-то положил на пяльцы письмо и скрылся, прежде чем Мария Кириловна успела образумиться. В это самое время вошёл слуга и позвал её к Кириле Петровичу. Девушка с трепетом спрятала письмо за косынку и поспешила в отцовский кабинет.
Кирила Петрович был не один, в креслах против него сидел князь Верейский. При появлении Марии Кириловны князь встал и молча поклонился ей с замешательством для него необыкновенным. В смущении пребывал и Кирила Петрович, который молвил коротко:
– Подойди сюда, Маша. Скажу тебе новость, которая, надеюсь, тебя обрадует. Вот тебе жених, князь тебя сватает.
Девушка остолбенела, смертная бледность покрыла её лицо. Она ничего не отвечала. Подойдя к Маше, князь взял её руку и с видом тронутым спросил, согласна ли она сделать его счастие. Маша продолжала молчать, и Кирила Петрович ответил сам:
– Согласна, конечно, согласна! Знаешь, князь, девушке трудно выговорить это слово… Ну, дети, поцелуйтесь и будьте счастливы.
Маша стояла неподвижно; слёзы вдруг побежали из её распахнутых глаз, когда Верейский поцеловал ей руку. Князь слегка нахмурился, а Кирила Петрович окончил тяжёлую сцену, сказав дочери:
– Пошла, пошла, пошла! Осуши свои слёзы и воротись к нам веселёшенька.
Мария Кириловна жадно воспользовалась позволением удалиться, и Троекуров продолжал, обратясь к Верейскому:
– Они все плачут при помолвке, это у них уж так заведено… Теперь, князь, поговорим о деле, то есть о приданом.
Объявить Марию Кириловну невестой генерал решился в разговоре, начатом двумя часами раньше. На двор барского дома въехала английская карета, запряжённая шестернёю рысаков, и Кирила Петрович увидал князя Верейского. Тот без лишних предисловий объявил Троекурову, что дела его обстоят ещё хуже прежнего.
– Раньше за тобою, Кирила Петрович, был только грех мошенничества и тяжкая обида, нанесённая любимцу двух государей, – говорил князь. – Теперь же на глазах у всего околотка ты прятал у себя разбойника под видом француза и дал ему уйти безнаказанным, когда обман раскрылся.
– Постой, князь, – пытался возражать Троекуров, – тебе должно быть известно, что я и был первым, кого Дубровский обманул!
Гость глядел на хозяина холодно и лишь покачивал головою, приговаривая:
– Не знаю, не знаю… Суди сам, Кирила Петрович: ежели укажу я в докладе, что генерал от инфантерии принимал у себя в доме преступника, дал ему кров, обедал с ним за одним столом, знакомил с гостями, возил на охоту и делал это лишь по невозможной наивности – чего доброго, и меня в сообщники ваши запишут… Кабы тебе представили такой доклад, поверил бы ты хоть единому слову?
Уверения Троекурова в том, что есть у него согласие с соседями окружить воровскую рощу и очистить её от разбойников, действия на князя не возымели.
– Поздно, Кирила Петрович, – говорил Верейский. – В Раненбурге уже наготове солдаты. Я чай, теперь они без вас отменно справятся. Тебе не про Дубровского думать надобно: он за подвиги свои сам и ответит. А ты бы заботился лучше о собственной будущности… О себе и о Марии Кириловне.
Годы среди европейских крючкотворов не прошли для князя даром. Ловко подведя разговор к судьбе молодой красавицы, Верейский принялся рассуждать дальше. И по всему выходило, что путь её к спасению и счастию лежит через удачное замужество; супругом же для Марии Кириловны князь полагал себя.
– Уж тогда мы с тобою и доклад составим такой, что комар носа не подточит, – увещевал он Кирилу Петровича, – и посмотрим ещё, не заслужил ли ты награды, когда жизнью своей рисковал ради поимки преступника!
Троекурову не тягаться было с князем в иезуитстве; спустя немного времени он уже всецело полагался на изворотливый ум будущего зятя и велел слуге позвать Марию Кириловну для объявления своей отеческой воли…
…а бедная Маша, выйдя из кабинета, побежала в свою комнату, заперлась и дала волю слезам, воображая себя женою старого князя. Верейский вдруг показался ей отвратительным и ненавистным, а брак пугал как плаха, как могила.
– Нет, нет, – повторяла она в отчаянии, – лучше умереть, лучше в монастырь, лучше пойду за Дубровского!
Тут она вспомнила о листке, спрятанном под косынкою, и поспешила читать письмо в предчувствии, что его прислал Дубровский. В самом деле, знакомою рукой на бумаге выведены были только следующие слова:
Вечером в 10 час. на прежнем месте.
К означенному времени на небе сияла луна. В тишине июльской ночи изредка подымался ветерок, и лёгкий шорох пробегал по всему саду. Тенью скользнув из дома, молодая красавица приблизилась к месту свидания. Там никого не было видно, и вдруг из-за беседки перед Машей выступил Дубровский.
– Я вынужден был оставить вас, не сказавши, как искать меня в случае надобности, – молвил он тихим и печальным голосом. – Теперь сердце моё не на месте: оно по-прежнему с вами, угрызаемое дурными предчувствиями. Скажите, могу ли я быть за вас покоен?
Слёзы побежали по зарумянившимся девичьим щекам.
– Папенька выдаёт меня замуж за старого князя Верейского! – всхлипывая, призналась Маша, и глаза Дубровского недобро сверкнули.
– Что же, – сказал он, – вспомните ваше обещание требовать от меня всего.
Задрожав, Маша обхватила себя руками за плечи.
– Вы предлагаете мне покровительство, но не сердитесь: оно пугает меня. Как вы можете мне помочь?
– Я готов избавить вас от ненавистного человека, – отвечал Дубровский.
– Ради бога, не трогайте его, не смейте его тронуть, если вы меня любите, – я не хочу быть виною какого-нибудь ужаса…
Владимир помолчал, каменея лицом, и наконец вымолвил:
– Я не трону его, воля ваша для меня священна. Вам обязан он жизнию. Никогда злодейство не будет совершено во имя ваше. Вы должны быть чисты даже и в моих преступлениях. Но как же я спасу вас от жестокого отца?
– Ещё есть надежда. Я надеюсь тронуть его моими слезами и отчаянием. Он упрям, но он так меня любит…
– Не надейтесь по-пустому: в этих слезах увидит он только обыкновенную боязливость и отвращение, общее всем молодым девушкам, когда идут они замуж не по страсти, а из благоразумного расчёта. Но что, если возьмёт он себе в голову сделать счастие ваше вопреки вас самих? Что, если насильно повезут вас под венец, чтоб навеки предать судьбу вашу во власть старого мужа?
– Тогда… – Маша с глубоким вздохом посмотрела прямо в глаза Дубровскому. – Тогда делать нечего, яви́тесь и заберите меня – я буду вашей женою.
Владимир затрепетал, бледные скулы его покрылись багровым румянцем и в ту же минуту стали бледнее прежнего. Он снова долго молчал, а после отвёл взгляд и заговорил глухим голосом, с трудом подбирая слова.
