Вот и тут ли разбойнички рассмехну́лися:
– Что сколько мы по белу свету ни хаживали,
Мы такого дурака не нахаживали!
Будто что мы у старого про что спрашивали,
Что и сам ли старый дурак правду сказывает!
Принимайтесь-ко, ребятушки, за ста́раго!
Что снимает ли старый свой ту́гий крепкий лук,
Он пускает ли калену стрелу во сы́рый толстый дуб:
Расколол он этот дуб на четыре грани.
Вот и тут ли разбойнички испугалися,
По чисто́му они полю разбежалися.
Старый капитан совладал с немощью, накинул на плечи синий кафтан и, стуча костылём, вышел за дверь. Дубровский проводил его взглядом, укрылся с головою одеялом и задремал. Копейкин же велел собраться кругом себя всем разбойникам, кроме дозорных, и держал речь.
– Славно мы с вами по́жили, детушки; славно погуляли да пограбили, – говорил он. – Теперь пришла пора нам расстаться. Сам я, понимаете ли, отхожу от разбойничьих дел и вам советую жизнь свою переменить. Вы разбогатели под моим начальством. Каждый из вас имеет вид, с которым безопасно может пробраться в какую-нибудь отдалённую губернию и там провести остальную жизнь в честных трудах и в изобилии… – Капитан окинул взглядом бравых соучастников и прибавил, усмехнувшись невесело: – Только вы все мошенники и, вероятно, не захотите оставить ваше ремесло. Что ж, это как из вас кому будет угодно, и только бог нам всем судия. Прощайте же, не поминайте лихом…
– Батюшка! – послышалось вдруг.
Все поворотились и увидали одного из дозорных, прибежавшего к воротам из лесу.
– Батюшка! – кричал он атаману. – Наши знак подают, нас ищут!
В укреплении сделалась тревога. Копейкин глянул на избу, где оставался Дубровский, и с досадою молвил:
– Тут мы тоже опоздали, Владимир Андреевич… По местам! – приказал он.
Разбойники тотчас же заняли каждый определённое место. В сие время ещё трое дозорных прибежали к воротам. Капитан спросил их:
– Что такое?
– Солдаты в лесу, нас окружают.
Вороты были заперты; Копейкин сам пошёл освидетельствовать пушечку. По лесу раздалось несколько голосов и стали приближаться; разбойники ожидали в безмолвии. Вдруг три или четыре солдата показались из лесу и тотчас подались назад, выстрелами дав знать товарищам.
– Готовиться к бою! – велел капитан.
Между разбойниками сделался шорох, щёлкнули курки, и снова всё утихло. Тогда слышен стал шум приближающейся команды, оружия блеснули между деревьями, и больше сотни солдат, высыпав из лесу, с криком устремились к лагерю. Копейкин приставил к пушечке фитиль – выстрел был удачен: одному оторвало голову, двое были ранены. Между солдатами произошло смятение…
…а Дубровский в избе вздрогнул от грохота и очнулся. Скинув одеяло, схватил он саблю и заткнул за кушак пистолеты; с рукою на перевязи, в белой рубахе и шароварах Владимир скоро был уже на пороге.
Тем временем осаждавшие оправились от короткого замешательства; офицер бросился вперёд, солдаты за ним последовали и сбежали в ров. Разбойники выстрелили в них из ружей и пистолетов, похватали топоры с косами и стали защищать вал, на который лезли остервенелые солдаты, оставя во рву человек двадцать раненых товарищей. Рукопашный бой завязался, солдаты уже были на валу – хрип, лязганье, крики ужаса и боли раздавались над полем битвы. Разбойники начали уступать; Копейкин, прикусив губу, выстрелил из пистолета в офицера – тот грянулся навзничь, несколько солдат подхватили его на руки и спешили унести в лес, а прочие, лишась начальника, встали…
…но тут подоспела к ним подмога. Замысловатый Сваневич с жандармами, коих отличали голубые мундиры, шли в арьергарде. Они дождались, пока разбойники разрядят оружия в солдат и сойдутся с ними грудь в грудь. Тогда только поимщики преодолели ров, никем не остановленные. За валом уже виднелся им Копейкин, который криками ободрял и направлял шайку; рядом среди серого месива схватки белел рубахою Дубровский.
Жандармы бросились ко главарям – и двое самых прытких тотчас осели на землю, поражённые сабельными ударами гвардейского поручика. Третьего жандарма свалил из пистолета капитан Копейкин; на помощь к барину и атаману, расшвыривая противников, продвигался Архип с подручными. Сваневич понял, что дрогнувших солдат скоро сомнут и стеснят обратно в ров; ещё минута – и осаждающие бросятся бежать. «Была не была!» – решил он, вытаскивая пистолет из-за пояса: хотя и велели взять Дубровского невредимым, но даже князь Верейский в него стрелял от безысходности. Вдобавок мёртвый Дубровский был Сваневичу куда милее живого, и уместны ли упрёки за гибель разбойника в кровавой схватке?!
Сваневич замер, как зимою на Чёрной речке, выцеливая Дубровского. Тот опасности не замечал и, кривясь от боли в раненом плече, отмахивался саблею от жандармов, которые кольцом обступали их с Копейкиным…
…зато капитан увидел пистолет, наведённый на молодого товарища своего. Прежде чем Сваневич спустил курок, Копейкин успел что было силы толкнуться костылём – и подставил грудь под выстрел. Он повалился у ног Дубровского, а тот воткнул саблю в землю и здоровою рукой направил пистолет в лоб Сваневича, цедя сквозь зубы:
– Вы, верно, забыли – я задолжал вам пулю.
Простреленная голова Сваневича треснула, как спелый арбуз: поручик не дал промаха, бросил оружие и пал на колени, склонившись над смертельно раненным капитаном. Тот силился что-то вымолвить, но услыхать последних слов старшего товарища Владимиру было не суждено. Подскочивший жандарм что есть силы ударил его рукояткою сабли по затылку; свет померк в глазах у Дубровского, он ткнулся лицом в окровавленный кафтан Копейкина и замер.
Том третий
Подумай, если тот, чья праведная сила
Прощает и цели́т, судил бы грешных нас
Без милосердия; скажи: что было б с нами?
Александр Сергеевич Пушкин. «Анджело»
Глава I
Пушкины прожили в доме вдовы Брискорн только восемь месяцев.
Квартира, осенью дарившая молодых супругов радостью, так и не стала уютным семейным гнёздышком. Слуги Василий и Алёшка вели себя дурно, сонливый пьяница Пётр казался не лучше; служанки Ненила с Ириною мало того, что воевали с молодой хозяйкою, так ещё и обкрадывали её без зазрения совести. Каменная першпектива Галерной улицы лишена была деревьев или кустов, Наталья же Николаевна мечтала о предстоящих прогулках с первенцем среди зелени, а не на плацу. К тому ещё Александру Сергеевичу задерживали выплату жалованья, и цена квартиры чем дальше, тем больше казалась ему непомерною.
Дочь Маша родилась в мае. Пушкин переживал ужасно, плакал и клялся от следующих родов убежать.
– Представьте себе, что жена моя имела неловкость разрешиться маленькой литографией с моей особы, – говорил он друзьям, принимая поздравления с первенцем. – Я в отчаянии, несмотря на всё своё самомнение… Кстати, о крестинах: они будут вскоре на Фурштатской, в доме Алымова.
