Князь при красавице жене продолжал жить холостяком, раздражаясь всё больше день ото дня. Нынче за обедом он сделал очередную безуспешную попытку объясниться с княгинею и призвать её к исполнению долга супружества. Вновь отверженный и терзаемый ноющей болью в суставах, Верейский язвительно спросил:
– Могу ли я справиться об истинной причине вашей затяжной хвори, мой друг?.. Доктор наш несёт какую-то невнятицу, а я, пожалуй, догадываюсь. Уж не господин ли Дубровский всему виной? – Маша по обыкновению молчала, и князь прикрикнул: – По́лно, Мария Кириловна! Всё, что следовало сказать, вы сказали ему после венчания, тогда, у кареты… Вор и разбойник заслуживает одного лишь презрения, но никак не других сильных чувств!
Тут княгиня вздумала подняться из-за стола, чтобы уйти, но супруг велел ей сесть обратно, продолжая греметь:
– Я не отпускал вас! Извольте вспомнить о клятве, данной вами пред алтарём. С той самой минуты я ваш супруг и господин! Никому другому нет и не может быть места в вашем сердце, ибо сказано: «Жёны, повинуйтесь своим мужьям, потому что муж есть глава жены, а жена да боится своего мужа»!
– Клятвы я не давала, – тихо возразила вдруг Маша, – говорил в церкви только священник… да вы с папенькой. А любовь и боязнь – вещи разные.
– Вот как?! – Верейский отшвырнул салфетку, вперив змеиный взгляд в жену. – Пошли вон! – в бешенстве гаркнул он лакеям, что служили за обедом, и обратился к Маше: – Правильно ли я понял, что меня вы боитесь, а его любите?
На бледных скулах Марии Кириловны заиграл румянец, и голос её сделался звонким.
– Вам нет никакого дела до моих чувств, – сказала она, – и никогда не было. Перед свадьбой по наивности я открылась вам; я писала, что не могу пойти за вас, и молила о помощи… Вы же лишь посмеялись над бедною девушкой и показали письмо папеньке, желая приблизить венчание. Судьбе угодно было сделать вас моим супругом и господином, но чувства мои не в вашей власти!
Верейский смотрел изумлённо: такой Марию Кириловну он ещё не знал – она дрожала, как натянутая тетива, пунцовела щеками и не отводила глаз.
– Вот как? – уже другим, раздумчивым тоном повторил князь.
Прежде он взывал к рассудку супруги; обратиться к чувствам ему не приходило в голову, но теперь княгиня сама дала подсказку. «Чувства не в моей власти?! О, как вы ошибаетесь! Я вполне владею вашими чувствами и докажу это сей же час», – подумал он, а вслух молвил:
– Известно ль вам, что я навещал Дубровского в крепости?
Расчёт оказался верным.
– Вы… вы его видели? – не удержавшись, вмиг пересохшими губами спросила Маша. – Что с ним, как он?
– Покуда жив, но уж осталось ему недолго, – отвечал Верейский.
Он повторил супруге свой давешний рассказ про визит к девице Ленорма́н и в подробностях живописал позорную казнь, которая ждала Дубровского: князь умело выдал повешение за дело решённое. Его красноречие было сродни палачеству – так проворачивают в ране вонзённый клинок, усиливая страдания жертвы.
Княгиня сидела ни жива ни мертва; когда же Верейский выразил удовольствие тем, что в скором времени преступник получит по заслугам, она простонала:
– Как вы можете?! Вам лучше других известны его невиновность и благородство! Вы обязаны Дубровскому самой жизнию: он пощадил вас, когда легко мог убить, и не позволил своим людям расправиться с вами…
– Я не просил у него пощады, – прервал супругу Верейский, цинически усмехнувшись. – И напрасно вы наделяете разбойника благородством, коего он лишён по природе своей. Неужели вы поверили в его великодушие? Бог с вами! Дубровский играл вашей наивностью; мерзавец хотел показаться лучше, чем он есть на самом деле.
Маша стиснула в сухой горячей ладони камень заветного колечка.
– Он благороден и несчастен, а вы… вы… Не смейте, не смейте так о нём говорить! – повторяла она, и князь изобразил на лице удивление:
– Отчего же? У меня есть на то все основания. Когда мы с Дубровским встретились в остроге, он откровенно признался, что хотел убить меня. Вот разница между нами: я не желаю ему смерти – я лишь хочу, чтобы свершилось правосудие. – Верейский почувствовал прилив сил и продолжал вдохновенно: – Не стану скрывать, я рад, что грозный враг мой наконец арестован. Однако он ещё молод, и меня отнюдь не радует мысль о том, что дни его сочтены. Слишком далеко всё зашло!
Старый интриган помолчал и вкрадчиво прибавил:
– Впрочем, ещё не поздно многое исправить, хотя это будет весьма сложным делом.
Маша вздрогнула.
– Исправить?! Вы сказали, что-то можно исправить?
– Необратима только смерть! – возвестил князь. – Ваш Ринальдо Ринальдини или, если угодно, Аллан Рэвенсвуд покамест жив и вполне может избегнуть виселицы. Полагаю, мне известно, как ему помочь…
Благородные герои романов не научили Марию Кириловну держать в тайне свои слабости, коими непременно воспользуется безжалостный противник. Искренность, свойственная чистым, возвышенным натурам, и наивная простота – спутница неопытности – лишили Машу всяческой защиты от коварства князя.
– Боже мой, – прошептала она, обратив к мужу взгляд заплаканных глаз, – как же я была к вам несправедлива… Я усомнилась в вашем великодушии… Простите меня, умоляю! Вы ведь в самом деле готовы помочь Дубровскому? Вы спасёте его?
Князь покачал головою.
– Это не в моих силах. Лишь вы одна в целом свете можете сохранить ему жизнь.
– Так скажите же скорее; научите меня, что надобно делать! – вскричала Маша, бросившись на колени перед Верейским.
Князь торжествовал. Победа была полной: теперь не только строптивая супруга, но и ненавистный разбойник оказались в его руках. О, эти молодые влюблённые глупцы дорого заплатят ему за страх и унижение!
– Утро вечера мудренее, – сказал Верейский, глядя свысока на княгиню. – Завтра утром я продиктую вам письмо к Дубровскому. Когда захочет он остаться в живых – поступит в точности так, как вы напишете.
Слёзные мольбы Марии Кириловны непременно заставят упрямца Дубровского выдать тайну, ради которой в Раненбург едет великий князь, рассудил Верейский. Тогда можно будет наилучшим образом подготовиться к визиту и выставить события в таком свете, чтобы ни на нём, ни на Троекурове никакой вины не было. Напротив, Михаил Павлович узнает, что им двоим в первую очередь обязан уезд поимкою разбойника и наступившим спокойствием. А уж как брат государя решит поступить с Дубровским, князя вовсе не заботило. Пожалуй, виселица была бы в самый раз, и жаль, что дворян вешать не полагается…
– Могу ли я видеть Владимира Андреевича? – с робкою надеждой спросила Маша. – Быть может, лучше письма я на словах передам ему то, чему вы меня научите?
Верейский снова покачал головой:
– Нельзя терять ни дня. Письмо доставят в острог тотчас же, а о свидании придётся хлопотать. Я устрою эту встречу несколько времени спустя и рад буду видеть вас счастливой. Что же, мы договорились? Эту ночь вы проведёте в моей спальне, а завтра утром…
